Не надо, дядя Андрей!

– Меня зовут Андрей Калашников. Я брат твоего отчима. Ты можешь звать меня дядя Андрей. Теперь я твой опекун.

– Я совершеннолетняя! – я попыталась выдернуть руку. Какой еще брат? Какой еще опекун?!

– Тебе предстоит пять лет учебы в университете и ты пока не готова жить одна, – очень терпеливо и медленно объяснял он, но в глазах разгорался огонек раздражения. – Брат попросил меня позаботиться о тебе, пока ты не встанешь на ноги.

– Не надо обо мне заботиться! – я рванулась сильнее, но крепкая рука сжала меня так, что завтра наверняка останутся синяки. – Я сама все могу!

– Ни у тебя, ни у меня нет выбора, – жестко сказал он, удерживая меня так, что я не могла даже двинуться. – Я пообещал брату перед смертью, а такие обещания надо исполнять. А тебе просто некуда идти. Так что выпрямись и веди себя прилично, после поговорим подробно.

Я просто взбеленилась! С чего он взял, что я должна его слушать?! Я даже отчима не слушала, если мама не вынуждала меня! А совсем левого мужика тем более не буду!

Дернулась, раз, другой.

Но дядя Андрей перехватил и вторую мою руку и мы оказались в опасной близости друг от друга. Он оскалил зубы и прошипел мне в лицо:

– Я сказал, веди себя прилично!

– Перебьешься! – я плюнула ему в лицо.

Моя мамочка умерла, а какой-то ублюдок будет диктовать мне, что делать!

Раздражение в его глазах сменилось на ярость, но выражение лица дяди Андрея моментально стало ледяным. Он развернул меня спиной, перехватывая под живот и оглянулся.

– Где этот чертов врач!

Но я не стала дожидаться, пока меня снова накачают наркотой. Он встал в очень удобную позу, в которой было так удобно размахнуться коленом и влупить каблуком прямо в пах!

Он выпустил меня буквально на мгновение, глухо хекнув и согнувшись, но я воспользовалась им, чтобы рвануть с кладбища со всех ног!

2.

Каблуки черных туфель вязли в черной кладбищенской земле, узкая юбка мешала бежать, но я не останавливалась, пока совсем не потерялась среди одинаковых аллей, пересекающихся под прямыми углами. Тут было тихо, только шумел в листве высоких тополей ветер и метались солнечные пятна по серым и черным надгробьям.

Никто за мной не гнался. Не знаю, почему. Вряд ли взрослый мужчина мог не догнать девушку в истерике и на каблуках. Наверное, ему было все равно. Теперь на меня всем все равно, мамочки больше нет.

Может быть, я плакала эти три дня, пока меня не было в мире, но я не помню. Я села на корточки, привалившись к ограде могилы и разрыдалась. Мама, мама, мама…

Как я буду без тебя? Кому я буду самой невыносимой заразой? Неуправляемой дрянью? Кто еще отшлепает меня по губам за мат?

Отругает за мусор в комнате?

Почему я не могла один-единственный день вести себя хорошо, чтобы поехать с вами, а не оставаться тут одной?

Так я сидела довольно долго, пока не начало вечереть и не начал накрапывать дождик. Густая грязь поплыла, мокрые волосы прилипли к лицу. Нельзя было больше здесь оставаться, надо было что-то решать.

Домой я вернуться не могла. Там больше нет мамы, и все стало страшным, чужим. И тот чужой мужчина тоже наверняка ожидает меня там. Не хочу.

А куда? У меня с собой вообще ничего не было. Ни ключей, ни денег, ни даже телефона. Все осталось в машине, наверное. Или еще где-то. У юбки нет карманов.

Кое-как я нашла выход из этого города мертвецов, к тому времени окончательно промокнув и извозившись в грязи. Впрочем, это было все равно не видно в темноте. Я дошла до остановки автобусов, надеясь попросить кого-нибудь одолжить мне денег или телефон. У кладбища люди должны быть отзывчивыми. Правда я не знала, куда ехать и кому звонить. Но тут мой взгляд упал на табличку с номерами автобусов и я узнала один из них. Он шел как раз мимо дома моего парня, Миши.

Я обрадовалась. Вот и выход! Он же наверняка позволит мне остаться. Или хотя бы обсохнуть и решить, что делать дальше.

Вошла в автобус через заднюю дверь, не заплатив, но водитель, видимо, сжалился и не стал меня высаживать. Так и доехала, а потом дошла до пятиэтажки, где жил Миша с родителями.

3.

Миша открыл дверь и очень удивился. Изумился даже. Осмотрел меня с головы до ног и обратно. Открыл рот, закрыл рот.

И наконец родил:

– Привет.

Представляю, как я сейчас выгляжу. Вся в черном, в грязи, мокрая и тушь наверняка потекла. Неудивительно, что он так смотрит.

Но мне правда некуда идти.

– Привет, Миш… Можно я у тебя обсохну? Родители против не будут? – я заглянула в дверь, думая, что надо поздороваться.

– Родоки в дом отдыха умотали. Я один, – он посторонился, пропуская меня. – Вали в ванную сразу, грязь не тащи.

Пока я грелась под горячим душем, он принес мне махровый халат своей мамы, а мои грязные шмотки закинул в стирку. Я не отдала только трусики, постирала их сама руками и повесила на перекладину под ванной. Буду уходить, заберу.

В тепле и сухости я почувствовала себя намного лучше. В сердце все равно была огромная кровоточащая дыра, маму уже не вернуть, и эта боль будет со мной вечно. Но хотя бы холодный дождь не добавлял мне страданий. А голова была рада очиститься от успокоительного.