Не надо преувеличивать!

Я умирал от нетерпения, спеша узнать результаты устроенной мною небольшой инсценировки. Моя гипотеза строилась на том, что заявление Олимпии о предполагаемой кассете Габриэллы должно было вызвать реакцию одного из наших спутников. Шербан, которого я предупредил по телефону из Мангалии, с беспокойством ждал кассету и того, кто ее доставит. Увидев меня, он удивился:

— Как вам удалось приехать самому?

— Результат хорошо направленных случайностей… Посмотрим, имела ли смысл вся эта инсценировка… Эту — срочно в Бухарест, — продолжал я, протягивая ему кассету Габриэллы.

— А со второй что делать?

— Сейчас же прослушать…

Прослушивание оказалось коротким и красноречивым: кассета была без записи.

— Несомненно, ее заменили.

— Да. Но кто из троих?

— У каждого, в тот или иной момент, было время и случай для подмены. Позовите кого-нибудь, чтобы снять отпечатки пальцев.

Операция проходила быстрым темпом, в напряженном молчании.

— Сохранилось лишь несколько следов… Кассету трогали три человека. Один из них — вы. Сбоку, с одной стороны, следы стерты, — коротко отрапортовал молодой лейтенант, осторожно закрывая свой рабочий ящичек.

— Пошлите одного из ваших людей в «Рыбацкий», — сказал я Шербану. — Пусть он найдет возможность взять отпечатки пальцев всех, сидящих за моим столом.

— Хорошо. Лейтенант Тоадер будет сопровождать вас сам. Он юноша умелый.

— Прекрасно. Увидимся завтра утром. До свидания.

Меня ждали: проявления горячей симпатии, которыми меня встретили члены нашей маленькой группы, показывали либо неожиданный взрыв любви ко мне либо чрезмерное потребление напитка… Как человек компанейский я принялся усердно наверстывать упущенное. Еда была прекрасная, питье вполне приличное. В тот самый момент, когда я раздумывал, попросить ли мне еще сарамуры или скумбрии на мангале либо того и другого вместе, вокруг цимбалов появились артисты: скрипач — высохший, но игривый кузнечик, цимбалист — представительный тип с великолепным набором металлических зубов, и наконец аккордеонист — молоденький мальчик с едва прибивающимися усиками. После увертюры установилась полная глубокого смысла тишина. «А теперь для вас споет…» Под шквал аплодисментов появилась Ромика… Огромная, в царском платье из красного бархата, украшенная, как языческий идол, многочисленными цепочками и блестящими браслетами — Великая Певица…

Ввек не позабуду я,Как лелеяла тебя,Мой миленок, мой цыпленок…

Глубокий рокочущий голос разрывал завесу из дыма и паров, бушевал над столами, между бутылок и официантов, взлетал и проваливался, пока не выходил на длинную мягкую волну, на которой уносился в поднебесье. Мы сидели, как в музее восковых фигур, с широкими улыбками на лицах — знак, что магия действовала. Но молчание длилось не долго. Зал начал оживляться, принимая активное участие.

— Нет, это просто потрясающе! Какая чистота стиля в модуляциях, — заговорил Барбу, который оказался лучшим знатоком легкой музыки, чем мог показаться.

— Чистый Моцарт! — с ложным энтузиазмом заявил Мирча.

— Если у вас в Фокшань так играют Моцарта — тогда конечно… — поставил его на место Барбу.

Ромика, казалось, обращалась прямо к нам:

Из-за сбруи да коняОгорченье у меня,Уж такое огорченье!Издеваются соседи:Нынче шибко не поедешь!

Огорченье, огорченье…

— У вас все в порядке? — прошелестел рядом вкрадчивый голос. Круглый человечек, глаза — два испуганные светлячка — потонули в плотном куске сала, выполняющего у него функции лица, а улыбка своим блеском заставляет вспомнить о солнце…

— Я — директор ресторана, — представился он. — Для нас — большая радость, что вы к нам пожаловали… Внезапно его лицо налилось кровью, и он заревел: «Фане, Фане!..»

Тут же появился обслуживавший нас официант:

— Да, начальник… слушаю.

— Фане, что это такое? — У господ грязные стаканы… Знаете, честь заведения…

Не успел он закончить фразу, как Фане уже схватил наши стаканы.

— Погодите, что же вы, ведь там еще было питье, — быстро вмешался Барбу.

— Ничего, мы не оставим вас в накладе. Как можно? Фане, срочно принеси гостям пару бутылок… Я угощаю!

— Какое угощение, при чем тут угощение? — в недоумении прервал его Мирча.

— Сиди смирно, Мирчулика. Все в порядке, дядюшка…

— Паску. Здравия желаю.

— Все «о-кей», дядюшка Паску, я замолвлю за тебя словечко, где следует, — с апломбом продолжал Димок. — Скажу там товарищам… Мне нравится, как ты ведешь дело.

И снова — счастливая золотая улыбка:

— Здравия желаю… Всегда к вашим услугам. Здравия желаю!

— Что это было? — удивилась Олимпия после ухода директора.

— Ничего особенного. Нам крупно повезло… Наверное, спутал нас с какими-то шишками, из их руководства, — весело ответил Димок.

За другими столами меломаны, вторя певице, замурлыкали драматическое обещание:

«Дай, дружок, тебя я встречуНа глухой дороге в вечер,Я уж так тебя привечу!..»