Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

Следующие несколько лет оказались для Игоря по-настоящему непростыми: ему пришлось постоянно биться за право преобразовать подконтрольное ему отделение в соответствии с западными стандартами. Последовал ряд официальных отказов и выговоров, расследований и даже телефонных звонков с угрозами. Какое-то время Игорь каждую ночь спал в новой комнате. Как он со всем справился, я даже представить не могу.

Я осознал, что мое наивное желание помочь Игорю не столько решило его проблемы, сколько привело к появлению новых трудностей. Однако я не мог позволить себе бросить Игоря на произвол судьбы. Так что каждый раз, когда «недоброжелатели», как он их называл, пытались его прижучить: закрыть его отделение или уволить его подчиненных, – я делал все, что было в моих силах, чтобы помочь. Хотя, стоит признать, с весьма приличного, безопасного расстояния. Если же я и ездил в Киев, то всегда знал, что смогу вернуться домой, какими бы неприятными ни были мои стычки с высокопоставленными местными чиновниками. С помощью Игоря я писал статьи в украинские газеты и даже давал пресс-конференции. Я привез в Киев всевозможное, пусть и неоднократно использовавшееся ранее, медицинское оборудование. Я брал с собой в Лондон ординаторов Игоря, чтобы поделиться с ними опытом. Я выполнял операции на головном мозге, которые никогда прежде на Украине не проводились. Оглядываясь назад – на ужасные условия проведения операций и непримиримую враждебность чиновников от медицины, – я воспринимаю то, что творил тогда, как нечто граничащее с безумием. Мне определенно было не занимать самоуверенности и независимости, которых в будущем предстояло лишиться.

Кстати, несмотря на неблагоприятное начало операции при невралгии тройничного нерва и мою постыдную панику, все закончилось грандиозным успехом. На следующий день украинские телезрители увидели репортаж, в котором говорилось, что женщина впервые за многие годы перестала мучиться от сильнейших болей. Я отправился самолетом в западную Польшу, чтобы забрать машину, которую оставил у друга. К нему домой я привез микроскоп, который нужен был для операции, а Игорь, в свою очередь, приехал в Польшу с Украины на старом грузовичке, чтобы захватить меня вместе с оборудованием.

По дороге в аэропорт мы сделали крюк, чтобы заехать на Бессарабский рынок, расположенный в центре Киева. Бессарабский рынок – это киевский аналог лондонского Ковент-Гардена или парижского Ле-Аль: огромное округлое здание XIX века с крышей из стекла с чугунными перекрытиями. Внизу разместился рынок с весьма энергичными, но дружелюбными женщинами в ярких платках, которые торговали фруктами, овощами и соленьями. Был здесь и цветочный отдел (украинцы дарят друг другу цветы по любому поводу), и мясной ряд с целыми поросячьими головами, горами свежего мяса и разделанными свиными тушами, свисающими с крюков, словно брюки. Этому месту была присуща типично украинская красота – несовершенная и неряшливо-грубая, но непосредственная, которая начала постепенно исчезать с появлением современных супермаркетов. Игорь объяснил, что единственная причина, по которой Бессарабский рынок еще не закрыли, заключается в том, что он превратился в аттракцион для туристов. Внезапно Игорь оживился и устремился к одной из палаток с рыбой.

– Большая редкость! – Он указал пальцем на трех длинных копченых угрей, лежавших за стеклом.

Он купил одного из них и преподнес мне в качестве подарка. Запашок был тот еще.

– Такое не каждый день увидишь, – заявил Игорь с гордостью. – Они ведь внесены в Красную книгу!

– Что еще за Красная книга?

– Книга с перечнем животных, оказавшихся на грани вымирания. Угрей больше нигде нет. Повезло, что вам достался один из них, – сказал он, довольный собой.

– Но, Игорь, что, если это последний украинский угорь? – Я рассматривал длинное и некогда прекрасное творение природы, которое плавало, блистая великолепием, в далекой украинской речке, а теперь мертвое и копченое лежит в полиэтиленовом пакете с надписью «Джорджио Армани».

Взяв пакет из рук Игоря, я послушно положил к себе в чемодан.

Несколько дней спустя, вернувшись в Лондон, я выбросил копченого угря в сад на заднем дворе, так как не мог заставить себя съесть его и рассчитывал, что бродячей лисе, которую частенько видел по утрам, он придется по вкусу. Угорь пропал уже на следующий день, но позже я с грустью обнаружил его чуть дальше в кустах: даже лиса отказалась от такого угощения. Мне не осталось ничего другого, кроме как выкопать яму и похоронить несчастное животное – последнего украинского угря – в разросшейся цветочной клумбе на краю сада.

6. Angor Animi

отчетливая убежденность в собственной неминуемой скорой гибели, сильный ужас, отличающийся от обычного страха смерти или желания умереть