Не названа цена

В этих отношениях с Леоном сбылись все её заветные девичьи мечты. Он был заботлив и нежен, он был сильным и знающим, он всегда точно понимал, что делать, и на него всегда можно было положиться. И Илия так глубоко погрузилась в эти сокровенные отношения, что теперь ей только одного и хотелось — полностью отдать себя Леону и никогда ни о чём больше не думать, а только во всём повиноваться ему. Она теперь отдавалась ему со всем самозабвением юности, со всем максимализмом первой любви, со всем пылом своего впервые охваченного столь глубоким чувством сердца.

— Но я не хочу, чтобы ты делала, как сказал я, — растеряно возразил ей Леон.

— Да? — удивилась она.

— Да, — серьёзно подтвердил он.

Это сбило её с толку. Она полагала — опять же, из того, что прочла в книгах, и из того, что слышала от подруг, — что мужчины как раз обычно и хотят, чтобы женщина полностью им подчинялась и делала так, как говорят они. Ей, возможно, потому и хотелось так сильно во всём слушаться Леона, что она была убеждена, что именно этого он от неё и хочет — а ей ужасно, ужасно, ужасно сильно хотелось ему угодить, чтобы хоть так отплатить за всё то добро, что он ей делал, и за всю ту нежность и заботу, что он ей дарил!

— А чего ты тогда хочешь? — нахмурившись, решила выяснить Илия, готовая сейчас же перестроиться в соответствии с тем, что от него услышит.

Он выглядел сбитым с толку этим вопросом, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сформулировать чёткий ответ.

— Чтобы ты была собой, — уверенно сказал он.

Илия удивлённо сморгнула, пытаясь переварить этот простой ответ.

Он не очень укладывался в её голове.

Осознав по выражению её лица, что она не уловила его мысль, он принялся объяснять:

— Я люблю тебя, понимаешь? То есть — люблю тебя, — выделил он голосом. — Мне нравится наблюдать, как ты живёшь, как думаешь, как действуешь, как выражаешь себя — в каждом слове, в каждом жесте, в каждом сделанном выборе. Понимаешь? Я люблю тебя

, — повторил он настойчиво. — Поэтому больше всего на свете я хочу, чтобы ты была собой и выражала себя.

Слова его были так неожиданны для неё и так не соответствовали тому, что она могла бы предполагать, и так глубоко проникли в её сердце, и так сильно потрясли, что она чуть не заплакала. Часто и беспомощно моргая, она разглядывала его в упор и не могла поверить, что всё то, что он сказал — это действительно правда.

— Я тоже хочу любить тебя так! — наконец, призналась она и попросила: — Позволишь?

— Позволю? — растерялся он.

Усевшись поудобнее, она принялась разъяснять свою позицию:

— Я хотела бы узнать тебя лучше, понимаешь? Ты очень сдержан и очень хорошо умеешь владеть собой, — ввернула она комплимент, который отозвался в его сердце теплом, — но я совсем не знаю, что творится у тебя внутри, — она нежным жестом положила руку ему на грудь. — Ты словно пытаешься уберечь меня от своих переживаний и тревог, скрывая их в себе, — и как мне любить тебя, если ты сам прячешь себя от меня?

Её слова потрясли его. Он никогда не смотрел на свой выбор с этой позиции. Он был весьма требователен к себе и, действительно, полагал совершенно недопустимым выставлять наружу свои переживания и волнения — и было совершенно очевидно, что Илия права в своём упрёке.

— Это будет сложно для меня, — честно признался он, беря её руку и целуя её. — Я совсем не умею раскрываться, — согласился он.

— Ты — и чего-то не умеешь? — с ласковым смешком удивилась она, глядя на него влюблёнными глазами и радуясь, что он не отмёл её слова, как чушь.

Леон подался вперёд, к ней, обнимая и зарываясь лицом в её волосы.

— Вот ты и научишь, — улыбнулся он. — Не всё же мне тебя учить?

Она радостно рассмеялась и нашла его губы своими.

Глава тринадцатая

Леону показалось немного странным, что, когда он пришёл на вызов заместителя госпожи Юлании, то обнаружил в его кабинете и её саму — ведь было бы логично, чтобы она вызвала тогда их обоих к себе?

Впрочем, она сидела, зарывшись в документы, и сделала рукой жест, который можно было расшифровать как «сделаем вид, что меня тут нет».

Молчаливо согласившись с позицией начальства, Леон перевёл выжидающий взгляд на заместителя.

— Сожалею, что придётся затронуть эту тему, — начал он с вступления, — но, полагаю, никто из наших сотрудников не знает Рийара так хорошо, как вы, Леон.

— Мы не были близки, — в сорок шестой раз отметил Леон.

Кажется, уже буквально каждый сотрудник управления вынес ему свои соболезнования по этому поводу, и эта тема уже по-настоящему начала его задевать.

Возможно, потому что с каждым в очередной раз сказанным «мы не были близки» он всё острее понимал суть этой фразы и чувствовал всё большее сожаление по поводу того, что даже не попытался в своё время понять брата, а теперь — теперь уже стало слишком поздно.

«Теперь его уже никто не услышит», — бухнуло его сердце горечью.