Не нужно молчать

В первый учебный день мистеру Джонстону исполнилось тридцать лет. Я всегда забываю, какие у него пронзительно-зеленые глаза, пока он не снимает эти свои жуткие очки в роговой оправе. Как сейчас.

– Разве в этом цель естественных наук? – спросил он Рэйчел. – Найти доказательства?

– Ну да, – ничуть не смутилась та. – Мы же для этого наблюдаем за природой? Чтобы подтвердить или опровергнуть теории. Поэтому все разговоры про эволюцию – чисто теоретические. Мы не были свидетелями зарождения мира и доказать его тоже не можем.

– В естественных науках нет такого понятия, как «доказательство», – ответил мистер Джонстон, возвращая очки на нос. – Вы можете найти доказательство в математике или логике, но не в геологии. Кто скажет почему?

Линдси Чен завела прядь волос за ухо и подняла руку. На поле она защитник – и каждый раз бесконечно удивляет команду-соперника. Обычно все называют ее просто «та маленькая азиатка», а потом подбирают челюсти, столкнувшись с ее напором и яростью.

– Да, мисс Чен?

– Математика и логика – закрытые системы. Как в алгебре, где возможно только одно верное решение. Ты ищешь конкретный Х.

Мистер Джонстон кивнул:

– Точно. В естественных науках мы не можем «доказать» истинность или ложность чего бы то ни было. Все сводится к тому, что мы понимаем под словом «теория».

Затем он спросил, может ли кто-нибудь объяснить разницу между научной теорией – и тем, что большинство людей вкладывают в это слово. Я в изумлении обернулась, когда услышала за спиной голос Бена.

– У меня есть теория, что фарш в столовой делают из бродячих кошек.

Мистер Джонстон рассмеялся вместе с остальным классом.

– Пожалуй! Но является ли эта теория научной, мистер Коди?

– Нет.

– Почему нет?

Бен пожал плечами.

– Я не проводил никаких наблюдений, которые бы ее подтвердили. Это просто предположение. Основанное на вкусе.

Снова взрыв смеха.

– А как мы называем «предположение» в науке? Кто-нибудь? – Мистер Джонстон указал на меня. – Кейт?

– Гипотеза?

– Бинго! И чем недоказанная гипотеза отличается от научной теории?

Линдси снова вскинула руку.

– Научная теория – это наилучшее объяснение, основанное на тех данных, которыми мы располагаем. С ее помощью уже можно строить прогнозы.

– Очень хорошо. – Мистер Джонстон улыбался – его миссия была выполнена. – Помните, что конкретные значения слов зависят от контекста. Когда мы называем эволюцию «научной теорией», то имеем в виду, что это наиболее вероятное объяснение, всесторонне подкрепленное нашими наблюдениями за природой.

Рука Рэйчел заметалась в воздухе, как кораблик, попавший в бурю.

– Да, Рэйчел?

– Но триста пятьдесят миллионов лет назад никого из нас тут не было. И наблюдений никаких тоже не проводилось. Как мы можем утверждать, что Айова когда-то была океаном, если этого никто не видел?

– На основании очевидных фактов, – улыбнулся мистер Джонстон. – Даже если у изначального события не было свидетелей, всегда остается множество косвенных доказательств.

Рэйчел закатила глаза.

– Это каких же?

Вместо ответа мистер Джонстон раздал восемнадцать пластиковых ведерок, случайным образом разбил класс на пары и отправил нас искать окаменелые кораллы в грязи за школой – примерно в тысяче миль от ближайшего океана.

Я еще за полквартала услышала стук баскетбольного мяча во дворе у Бена. Подойдя к краю живой изгороди, я остановилась и некоторое время смотрела, как он отрабатывает свободные броски – в испарине, с голым торсом. И правда, тепло не по сезону.

Тум-тум. Тум-тум.

Мяч взлетает по бедру, Бен перехватывает его другой рукой и бросает.

Вшу-у-ух.

Точность, идеальный расчет времени, баланс, концентрация – словом, Бен в естественной среде обитания. Пока мистер Джонстон не послал нас копаться в грязи, мы оба даже не сознавали, что наши разговоры давно сходят на нет после дежурного «Как дела?». Это произошло постепенно. Наверное, мы слишком долго воспринимали нашу дружбу как нечто само собой разумеющееся – пока нас не разнесло потоком жизни в противоположные стороны.

Летом после шестого класса Бен вымахал почти на тридцать сантиметров и сменил шипованные бутсы на кроссовки. Вскоре городок всколыхнуло обещание набора в «Айова Хокайс»[1], и всех мальчишек, успевших к седьмому классу вырасти до 180 сантиметров, безжалостно записали на баскетбол. Фонари, освещавшие в октябре футбольное поле Корал-Сэндза, показались бы жалкими свечками по сравнению с огнями, которые разгорелись в спортивном зале к декабрю. Наша футбольная команда никогда особенно не блистала, к тому же футбол неплох для девчонок, – но университетский баскетбол? Эти ребята получают всю славу, а позднее – место в Первом дивизионе[2].