Не оглядывайся назад!..

После столь красноречивого вступления и залпом выпитого (с таким видом, будто это жуткая отрава) стакана водки, занюханного рукавом, Черепанов совсем расписался и, лениво похлебав горохового супца, приготовленного Ваней из концентрата и оставшегося у нас от ужина, начал клевать носом, всё ниже и ниже клоня свою кудряву голову к столешнице и чашкам, ещё не вымытым после вечерней трапезы.

Когда Ваня и Серёга одели на эту буйну голову шапку (пальто с каракулевым воротником, усевшись за стол, Черепанов снять не удосужился, хотя в протопленной комнате было тепло, даже жарковато), стали выводить его в длинный коридор, дабы препроводить домой, он вскинул голову, безвольно уроненную на грудь, и, окинув всех поочерёдно мутноватым взором, вдруг очень отчётливо заговорил.

– Вот вы говорите – Сысоев! Сысоев! – В словах его звучала обида.

Никто из нас ничего подобного не только не говорил, но даже, наверное, и не помыслил в сей час.

– Знаменитый тигролов! – Теперь к обиде примешалась ещё и злоба. – Да какой он, на хрен, тигролов, да ещё – знаменитый?! Он самолично-то, наверное, ни одного тигра за свою жизнь не изловил! Книжки только писать горазд да указания охотникам давать! Читал я его последнюю книженцию. «По следу тигра» называется. Ну и что?!

Вопрос был обращён в пространство, а тот, кто задавал его, выглядел весьма комично, словно играл финальную сцену какого-то фарса.

На пороге, вполоборота к «публике», коей в единственном числе являлся я, в расстёгнутом настежь добротном драповом пальто, съехавшей набок норковой шапке, из-под которой выбивался волнистый чуб, застыл человек, с двух сторон придерживаемый безмолвными, как статуи, парнями. Причём одна нога у этого «актера» находилась уже в темноте коридора и была почти не видна, а вторая, блестя хромом сапога, с заправленной в него бостоновой, с отглаженной стрелкой, брючиной, стояла у порога нашего жилища.

Черепанов высвободил локти из рук поддерживающих его охотоведов, полностью развернулся лицом в комнату, как-то очень осторожно перетянул в неё через порог вторую ногу, и аккуратно прикрыв дверь, вполголоса, словно поверял нам великую тайну, продолжил:

– Он даже с бабой моей и то бы справиться не смог, не то, что с настоящей тигрицей, тем более, когда у той надо детенышей отнять. Да и писанина его только потому проходит, что он в Хабаровске живёт, а не здесь, в нашей глуши, где даже деньги потратить по-хорошему негде. И где все мы вынуждены прозябать… Тигролов хренов! – снова возвысил он голос. – Пйсатель, а не охотник… – В слове писатель Черепанов сделал ударение на первом слоге. – В бригаду меня свою, когда я ещё только начинал охотничать, не соизволил взять! – Видно, прорвалось у него самое сокровенное. – «Пьянь ты», говорит… А я с пьяницами дела не хочу иметь – ненадёжный народ…» Даян сам бы с ним теперь ни в разведку, ни в тайгу не пошёл! Я не хуже него могу любой след распутать…

Тут он как-то снова весь обмяк. Громко икнул, вновь на мгновение вскинул голову и, поддерживаемый моими друзьями, переволочил, наконец-то, свои ноги через порог.

– Сдали с рук на руки, – доложил Ваня, когда они вернулись минут через пятнадцать назад.

– Ну и женка у него! Точно похлеще любой тигрицы! – восхитился Серёга. – Она его, – как кошка мышку, успел он только пальто снять, – схватила за ремень, да за загривок и, чуть ли не от порога, забросила в комнату.

– Да, монументальная женщина! Мечта поэта! – подтвердил Ваня Серёгино восхищение. – Грудь бела, как две пуховые подушки. Из выреза они так наружу и просятся. И таким жаром от неё пышет… Наш тигролов рядом с энтой богатыршей просто карапузом кажется. Он ей, однако, только до подмышки и дотянет…

– Пусть, говорит, проспится, – снова продолжил Серёга, прервав мечтательную речь Вани. – Завтра поговорим. А вам, ребята, – спасибо, что не бросили где на улице, околевать. Домой доставили…

Вспоминая наше предпромысловое, хоть и недолгое совместное житьё-бытьё, мне почему-то больше всего сейчас захотелось прижаться к тёплой печке… А может быть, и не к печке, а к горячему, чистому женскому телу. С его, такими волнующими воображение, пленительными изгибами и упругостями, какие встречаются ещё в глубинке, неразвращённой стропильными, худосочными, с выпирающими ключицами, словно на последней стадии дистрофии, «общепризнанными моделями красоты», с испорченной новомодной косметикой кожей. У деревенских же молодок кожа, как правило, всегда здоровая, чистая… Прибавьте к этому ещё беззаботный искренний смех и не замороченное всякими изысками сознание… Ведь в деревне особо некогда мечтать. То – за скотиной уход, то – покос подоспел, то – ягода пошла, то – какие иные дела обозначились.