Не от мира сего

Лив не тратил время на оглядывание назад, в то же время он мчался к заснеженным скалам не по самому кратчайшему пути: Илейко явно что-то для себя высматривал. Наконец, ориентир был взят, и он припустил пуще прежнего.

Добравшись, наконец, до возвышавшейся почти отвесно надо льдом скалы, лив сбросил лыжи, воткнул в лед заплечную палку с отточенным огнем концом — как бы копье — двумя мощными пинками сбил вершины соседствующих торосов и полез наверх.

Когда зверь добежал до берега, человек уже поднялся до некоего уступа и развернулся лицом к чудовищу. Они посмотрели друг другу в глаза, и тогда хищник разрешил себе зарычать, смешно наморщив черный нос и совсем несмешно выставив на обозрение громадные клыки. Он поднялся на задние лапы, став ростом почти с метелиляйнена.

Но долго рычать Илейко ему не позволил, разбежавшись, насколько это было возможно на крохотном уступе, он, тяжело ступая, прыгнул вниз. Зверь удовлетворенно и злорадно распахнул летящему человеку свои объятия.

Встреча получилась теплой: чудовище издало звук, то ли хрип, то ли шипение, и, не успев сомкнуть свои лапы на человеческом теле, столь близком, горячем и полном сладкой крови, обрушилось навзничь. В его маленьких глазах на миг возникло выражение удивления, а потом они утратили блеск, подвижность, да и вообще — жизнь. Немудрено: лив двумя резкими движениями кусков острого льда, некогда бывших верхушками торосов, размашисто ударил зверя по горлу, раскалывая вдребезги не только свое холодное оружие, но и взрезая тому толстую шкуру и разрывая горло. Сбитым загодя осколкам торосов, заточенным ветрами до вполне приличного состояния, оказалось вполне посилу справиться с глоткой животного.

В довершение начатому, Илейко подхватил свое копье и воткнул его прямо под задранную левую лапу монстра, пригвоздив того ко льду. Переднюю лапу — там, где сердце. Кровь, толчками вырывающаяся из горла, потекла просто рекой, безо всякой пульсации — стало быть, удар достиг своей цели.

Лив огляделся по сторонам, пытаясь обнаружить еще врагов, но белое безмолвие вернулось к своему исходному состоянию: белому и безмолвному.

— Вот так, — сказал он в тишину и зачем-то откинул к берегу огромный булыжник, с которым вместе он и прыгнул на зверя. Конечно, если бы он просто так метнул подхваченный на уступе камень, то чудовище, с его великолепной реакцией, запросто уклонилось бы. Ну а так получилось то, что получилось.

— Не стоит оваций, — проговорил Илейко и пошел в лес. Конечно, он бы мог просто встать на лыжи и уйти к дому, но как-то не хотелось бросать добытый им трофей неизвестного грозного существа. Тогда гибель зверя была бы бессмысленной. Лив нарубил топором широких пушистых еловых веток, подготовил гибкие и прочные жерди, а также срезал в большом количестве ивовые прутья из кустов, соседствующих с кромкой воды.

Из лапника и жердей получились волокуши, из переплетенных прутьев — упряжка. Кое-как, действуя оставшимися кольями, ему удалось перевалить монстра на грубые сани. Туша весила достаточно много, чтобы ее нести на плече. Да, вдобавок, она неприятно смердела мокрой псиной, тухлой рыбой и еще чем-то не менее тошнотворным. Кровь течь перестала, и Илейко старательно замел ветками все следы былой бойни.

Он впрягся, как тяговая лошадь, с трудом сдвинулся с места, и пошел в сторону жилья метелиляйнена, отметив про себя, что до заката добраться не успеет, даже, если наберет скорость, соответствующую одной лошадиной силе. Но это лива смущало не очень. Ночевать зимой на природе ему еще не доводилось, но когда-то нужно было начинать.

Двигаться по относительно ровной поверхности льда было вполне по силам, если не устраивать, конечно, это дело на скорость. Зверь в волокушах молчал и не подавал никаких признаков жизни, стало быть, терять время на посторонние разговоры не приходилось. Едва горизонт начал наливаться предзакатной синевой, Илейко решился на привал.

Нарубив из плотного снега кирпичей, он устроил три стены. Сверху приспособил все тот же лапник из ближайшего леса, не забыв припасти еще немного дров. Лив решил заночевать на озере, чтоб никого не беспокоить, и, что самое главное, чтоб никто не беспокоил его. Тушу оставил лежать под открытым небом, сделав ее упором для одной из стен — не должна убежать, да и кушать не просит — переночует как-нибудь. Теперь можно было замуровать себя внутри и спать сном праведника до самого рассвета. Если, конечно, желудок замолчит и не будет требовать себе на все тональности хоть какой-нибудь пищи.

Но к голосу голодного организма примешались еще и другие голоса, даже не беря в расчет голос совести. Это пришли волки. Обычно они радостной гурьбой скачут по лесным полянам, но тут, видать, ощутили смутный призыв, какой издает в лесу любая пролитая кровь. И плюнуть на него и продолжить свои волчьи забавы, было свыше их сил.