Не от мира сего

Лошадь тоже грустила. Еды вокруг было не совсем изобильно, молодая травка вырасти еще не то слово, не успела — она даже не пыталась это делать. А попить можно было из ближайшей лужи, наплевав на условности. Лошадь все-таки попила, но плевать не стала, она отметилась особым лошадиным способом, то есть навозом.

Илейко остановился на ночлег на каком-то выкосе, где были следы от вывезенных зимой стогов сена, и стояла маленькая сторожка. Она была пуста, но все равно два живых существа в ней бы не поместились, тем более что одно из них — конь. Лив поделился с лошадью своими сухарями и предложил ей попастись поблизости, тем более что кое-где валялись клочки старого мокрого сена. Животное, осознав, что ей не светит ночевка под крышей, пофыркала немного, но есть с земли не стала. "Ну и ладно", — подумал Илейко. — "Будем надеяться, что тебя ночью не закусают волки". Чтобы показать свою искреннюю заботу о своем четвероногом транспорте, он не стал даже привязывать уздечку, решив, что в случае опасности со стороны леса, лошадь сама позаботиться о себе и ускачет в безопасное место. Есть же у них какие-то свои прятки, на дереве, или в кустах.

Илейко заснул сразу же, утомленный своей конной прогулкой. Проснулся только среди ночи, когда что-то ударило в стену. Зябко поеживаясь, он вышел наружу, но никого не заметил, только свою унылую кобылку с заплетенной в косички гривой. Наверно, это она со сна и саданула копытом. Лив позевал, сказал лошади: "Всего вам доброго", забрался в избушку и снова уснул.

Утро показало, что волков поблизости нет, косы на гриве сами распустились, а снова залезать на спину мирного животного — это сверх всяких сил. Он и пошел пешком, положив свою нехитрую поклажу на попону. К тому же идти предстояло не очень долго.

Ведлозеро оказалось большой деревней, почти городом. Людской разговор отличался от привычного, но был вполне понятен. К родственникам зайти пришлось сразу, ибо время визита на кладбище было упущено: после обеда появляться на погосте было не принято, разве что по хозяйским делам. А Илейко проделал такую дорогу только для того, чтобы помянуть деда и бабушку.

Родственники, конечно, обрадовались, но не очень. Только-только доели пасхальные запасы, которые, по мнению хозяев, были самым желанным угощением для любого гостя: съесть надо было все, чтоб не выбрасывать. Илейко никто в глаза не видывал, поэтому дядья и тети держались несколько скованно. Знали, что болен, сочувствовали, а вот теперь оказался здоров.

Но и гость, явившийся с маленькими подарками, просто так без дела проводить время не хотел. Он справил себе точило — то, что умел делать пока лучше всего — и довел до идеального состояния все обнаруженные топоры, ножи и даже косы. Это понравилось и мужчинам, да и женщинам тоже. Словом, нахлебником нежданный великовозрастный племянник не стал.

Утром на кладбище Илейко двинулся не один, день был выходной, стало быть, народ, кто желал, мог сходить поклониться могилкам без ущерба для работы. Желали не все, но имелись и такие. Ему по дороге уже объяснили, где лежат его дед и бабушка — иконописца хорошо помнили в деревне — так что лишнего времени на поиски бы он не потратил. Но спокойно до погоста дойти не удалось.

Внезапно он ощутил некую пустоту вокруг себя: то были люди, а то их нет. Лишь впереди какие-то два неуверенных в себе человека стоят, подрагивают и крутят головами в разные стороны. Тоже, наверно, удивляются.

Чем ближе к ним подходил Илейко, тем беспокойнее вели себя эти двое. Они выкрикивали какие-то ругательства, вроде бы, ни к кому не относящиеся, временами один начинал клекотать чайкой, другой, вторя ему — верещать испуганным зайцем. Странная парочка.

Вообще-то к юродивым ливы относились спокойно, жалели их и прислушивались к словам: могли те внезапно выдать тайное откровение, настолько неожиданное, что нормальный человек и голову сломает — а не додумается. Но эти двое не были юродивыми по той простой причине, что были буйными, а, стало быть — опасными. Да и блаженные духом никогда в группы не собирались — им легче, наверно, было носить свой крест в одиночку.

Стоящие по дороге люди были одержимы, чем ближе Илейко подходил к ним — тем более веровал в сей прискорбный факт. Правильнее всего было уйти в сторону и переждать как-то, подобно всем умным людям. Но никто, ни одна падла, не предупредила. Теперь же бежать было нелепо: огромный мужик мчится со всех ног от оборванных и донельзя вонючих типов. Уж те, не стоит сомневаться, бросятся следом, едва только стоит показать им спину.

— А, — закричал один. — Ты вреден для общества.

— О, — вторил ему другой. — Ты опасен для государства.

— Ты враг, враг, враг! — заорали они вместе и заулюлюкали.

Где-то не очень далеко паслись на не успевшей высохнуть земле овцы, блеяли, переговаривались между собой. Илейко их тоже не понимал.

— Ты раб, ты казак! — визжал один одержимый.

— Ты нарушитель законов! — поддерживал его другой.

— Гуще мажь, Гущин! — прокричали они хором.