Не от мира сего-3

Едва Морской Царь с присущей ему смекалкой обнаружил, куда ведет его далекий звон, он сразу же понял, что достаточно просто идти вперед. Туда, где кончается свет, и начинается вода. Представленная, правда, в данный исторический момент в виде тумана. Но только шаги следует соразмерять с ударами сердца, которое начинает биться в унисон с китежским колоколом. Вот и все. Человек уходил и куда-то приходил — во всяком случае, из пещеры он пропадал.

Можно было, конечно, предположить, что там была просто дырка в полу, невидимая по причине тумана, люди друг за другом проваливались и летели на самое дно самого глубокого ущелья в мире. Но Царь тщательно исследовал это дело, прополз по предполагаемому маршруту на животе, никуда не провалился, уткнулся лбом в каменную стену и выполз обратно. Если не настраиваться сердцем, то никуда можно не деться, расквасить себе нос и выйти вспять, ругаясь на прохиндеев-жуликов.

Люди, начиная с самых уважаемых, пошли по зову своего сердца, и назад никто из них не вернулся.

Морской Царь, видя, что в его руководстве пока не нуждаются, сам нашел Садка. Тот уже прибыл с острова Гомер, отрапортовав, что там, среди мхов и лишайников не осталось ни одного гуанчи. Здесь же были Пермя Васильевич и Мишка Торопанишка. Они, вообще-то, изначально занимались на Тенерифе организацией быта, маскировки и обороны. Леший, правда, на Иерро один раз без спроса мотанулся: не мог он дорогую Заразу на произвол судьбы бросить. Не понял бы этого его друг Илейко Нурманин. Лошадь сквозь камень прошла без осложнений, в кентавра не превратилась.

— Ну, что же, Садко, — сказал Царь. — Не выбрал ты у меня девушку по своему вкусу. А нашлось бы в царстве сотни, которые могли бы стать тебе верными женами. Жаль мне тебя отпускать, признаю сердцем. Но головой понимаю, уговор — дороже денег.

— Забей, Владыка, — ответил Садко. — Чтобы я с этими сотнями жен делал? С одной бы, своей Чернавой, справиться. Да и Святой один не советовал.

— Какой такой Святой? — нахмурился гуанча.

Музыкант повременил с ответом, достал из кармана свистульку, повертел ее в руках, словно рассматривая, и протянул Царю.

— Пользуйся, Твое величество, — сказал он. — Дар Николы Можайского. Вспоминать меня не надо — икаться здорово будет — а в этот инструмент дуди на здоровье. Уж, надеюсь, бури не вызовет. Будем считать, что это мой ответный подарок за твое содействие с рыбами Золото-перо. Никто никому не должен?

Все-таки друзьями они не были. Наверно, потому что склад характера был одинаков, что у гуанчи, что у лива. Только у музыканта, вдобавок, еще талант имелся. И это невольно задевало всесильного Владыку.

— Возражаю, — сказал Морской Царь. Но, увидев откровенное разочарование на лице Садка, добавил, усмехнувшись. — Сыграй песню на прощанье. Согрей душу.

Он не стал уточнять, чью душу согревать: его, либо музыканта. Но этого и не требовалось. Лив достал заботливо сохраненные Пермей «гусли свои яровчатые», провел руками по струнам. Да, как же не хватало ему музыки в последнее время!

  — Я сделан из такого вещества, из двух неразрешимых столкновений.

   Из ярких красок, полных торжества, и черных подозрительных сомнений.   Я сделан из находок и потерь, из правильных и диких заблуждений.   Душа моя распахнута, как дверь, и нет в ней ни преград, ни ограждений.   Я сделан из далеких городов, в которых, может, никогда не буду.   Я эти города люблю за то, что люди в них живут и верят в чудо.

   Я сделан из недаренных цветов, я — из упреков, споров, возражений,   Я состою из самых длинных слов, а также из коротких предложений.   Я сделан из бунтарского огня, из силы и могущества горений.   Я из удач сегодняшнего дня, но больше, к счастью, все же из падений. [181]

Морской Царь сам решил отправить Садка на родину. Он никогда не пользовался этим камнем, разве что маленьким озерцом возле него. Именно при воздействии на воду удавалось в свое время добиться призрачной связи с берегом далекого Ильмень-озера. Для того чтобы отправить человека на такое расстояние, требовались «железные сапоги и железные хлеба». На самом деле это было вовсе не железо, а мягкий металл, напоминавший свинец. Покоился он в воде, но не был подвержен разрушению ржи, разве что цветом сделался очень темным, местами темно-зеленым.