Не по чину

Лях рванулся так, что Мишка забеспокоился: либо порвет путы, либо повредит себе что-нибудь. Губы посинели, изо рта закапала слюна, мышцы вздулись — куда там культуристам! Правда, хватило пленника ненадолго — он бессильно обвис, если бы не веревки, наверняка бы упал, тяжело и неровно задышал, глаза закрылись.

«И впрямь, не помер бы… Но что-то знает. Да и хрен с ним, если помрет; это важнее всего, что он до сих пор наболтал».

— Знаешь, — утвердительно произнес Мишка. — Значит, скажешь.

— Нельзя… это… — неразборчиво пробормотал пленник.

— Дурак! Ты сосуд для послания, только поэтому тебя и убить не смогли. Говори!

Лях молчал. Мишка сунул головешку почти в лицо пленника, тот стукнулся затылком о ствол дерева позади себя в безуспешной попытке отшатнуться, втянул ноздрями дым от паленого волоса и закашлялся.

— Не-е-ет!!!!

— Говори! Послание предназначено мне, ты его все равно не поймешь, на тебе никакой вины не будет.

— Я не знаю ни про какое послание…

— И не нужно. Просто говори. Я пойму. Ну!

— Колдунья… у нее тут живет где-то…

Допрашиваемый сжался, словно ожидал, что вот прямо сейчас черти подденут его вилами и утащат в преисподнюю.

— Дальше!

— Говорили, что комес послал к Ядвиге женщину. С ней сколько-то людей, а вернулась она одна…

— Дальше!

— Ядвига их к колдунье послала… и все… Только женщина вернулась. Никто не знает, с чем… Слышали, что комес кричал: «Что значит «не время еще»? Чего ждать?»

— Дальше!

— Дальше ничего… Она вышла от комеса, пошла к себе и повесилась. Так рассказывают… Больше ничего не знаю.

«Может, и правда не знает? Нет, надо еще попробовать».

— Послание неполное. Ты знаешь что-то еще! Какие-то слухи, сплетни… Вспоминай!

— Еще говорят, что колдунья сама из Полоцка, княжьего рода. Любой, кто против нее умышляет, умирает страшной смертью. Все, больше ничего не знаю.

— Ну, что ж, считай, что жизнь ты себе выторговал. На какое-то время…

Мишка оглянулся и отыскал глазами рожу Арсения, выглядывавшего из-за елки. Ратник честно отошел на такое расстояние, что слышать ничего не мог, но не подглядывать, видимо, тоже не мог. Призывно помахав рукой Мишка сделал несколько шагов навстречу и, сойдясь с вплотную, негромко скомандовал:

— Кончайте его… быстро и без разговоров.

— А что, ты больше…

— Все! Кончайте.

Дормидонт Заика, в отличие от напарника, ни удивляться, ни вообще как-то реагировать на мишкины слова не счел нужным — как шел, не торопясь, так и дошагал до дерева, к которому привязали пленника. А как дошагал, махнул рукой и проломил ляху висок рукоятью кинжала — ни крови, ни криков. Сунул кинжал в ножны и принялся отвязывать мертвое тело так же деловито и неторопливо, как недавно возился у костра.

Конечно, хорошо было бы привести в Туров такого свидетеля, но если княгиня Туровская узнает, что Мишке стало известно о каких-то ее связях с комесом Силезии… Нет, лучше не рисковать.

— Если будут спрашивать, скажете, что от пыток помер.

Заика только молча кивнул, а Арсений поинтересовался:

— И Корнею тоже так говорить?

— Нет, Корнею и Аристарху можете сказать, как было, но больше никому.

— Ага! А про нас потом говорить станут, что мы дела своего не знаем, и у нас пленники мрут!

— Ну, скажешь, что это я его угробил, — Мишка пожал плечами. — Ты предупреждал, а я по неумелости перестарался. Я, если что, подтвержу.

— Угу… ну, ладно, коли так. А узнать-то, что хотел, узнал?

— Узнал.

— И что?

«Ну, вот: сейчас начнет выпытывать, о чем я с ляхом говорил, когда они отошли. Блин, ну не меняются люди с веками! Ведь ясно же дал понять, что им этого знать не надо, так ведь нет — все равно попытается дознаться! Михайла, надо понимать, придурок — сначала заставил уйти, а теперь все выложит…»

— Сказано в Писании: «Во многом знании многие печали, и преумножающий знания преумножает скорбь». Я же не зря просил…

— Ты мне книжную науку не тычь! — Арсений вроде бы и не совершил никакого угрожающего движения, почти не изменился в лице, но… как-то вдруг стал ОПАСНЫМ. — Я тебя не о том спрашиваю, про что ты в тайности с ляхом говорил! Ты похвастался, что УМЕЕШЬ спрашивать, вот и рассказывай, что сумел вызнать!

Сказано все это было таким тоном, что Мишка понял: от оплеухи его уберегла только публичность разговора, были бы они с Арсением наедине, непременно огреб бы.

— Прости, дядька Арсений, не понял я, — Мишка покаянно склонил голову — ну, сам посуди: я же впервые на допросе оказался … виду, конечно, старался не показать, но… ты ж понимаешь…

— Понабрался, понимаешь, у попа… правильно Корней говорил…

— Будет! — прервал Арсения Молчун, и тот, к мишкиному удивлению, мгновенно заткнулся.