Не по чину

Ведь знал же, что легко не отделаюсь, но не ожидал, что будет настолько трудно. Да и не кончилось еще ничего – кто их, этих баб знает, чего они там нарешали?»

Самым же тяжелым ударом стало открытие, что теперь он один. Навсегда. И рядом – никого. Мишка, как всегда в минуты усталости или отчаяния, мысленно потянулся было к тому, что всегда согревало и утешало – к Юльке. И ожегся: нет ее больше! САМ от нее отказался, вот только сегодня. Во имя своей цели, ради того, чтобы получить шанс сделать то, что задумал – отказался. И не важно, что не решено еще ничего, что не завтра ему под венец с Евдокией идти, да и идти ли? Не в том дело – Дунька, Катя, еще кто-то, главное, что он уже решил. Чей-то голос заорал прямо в ухо:

«Управленец долбаный! Да какого черта! Брось все – ОНА твое счастье! И только она твой второй шанс! Будешь с ней – и все получится! Хрен с ними, с Дунькой и князьями этими! И с целью этой твоей, будь она неладна – все равно не доживешь и не увидишь! Зачем тебе это ТАКОЙ ценой?! То ли вернешься потом в свое время, то ли нет, и если удастся поменять историю, как задумал, то КУДА вернешься? А если все-таки вернешься туда, откуда пришел, то ЗАЧЕМ тогда все? А здесь и сейчас – будь счастлив! У тебя уже все есть: бери Юльку и свою Младшую стражу – они за тобой пойдут, куда поведешь!»

Но тут же то ли он сам, то ли еще кто-то пригвоздил новыми вопросами:

«А надо тебе ТАКОЕ счастье? Если откажешься от всего ради нее, она тебя ТАКОГО примет? А если примет, ты ей это простишь? И куда пойдут за тобой отроки, если не станет ЦЕЛИ? И пойдут ли вообще?»

– Куда прешь, козлодуй?! Не стрелять! – Мишка пинком в лицо откинул в сторону внезапно вывернувшегося откуда-то из проулка мужика, пытавшегося схватить под уздцы Зверя. От такой наглости тот угрожающе всхрапнул и встал на дыбы.

Справившись с конем, который чудом не пробил копытами голову неизвестного типа, сотник подъехал к этому придурку, сидевшему в смешанной с мокрым снегом грязи, вытирая кровавые сопли и испуганно озираясь на обступивших его конных опричников.

– Кто таков?! Как смел?!

– Да я ж…

– Своята! – ахнул Артемий. – Минь, Своята!

– Узнал! – радостно закивал ему в ответ тот. – Ну да, Своята… – И запричитал со слезой в голосе: – Что ж вы, деточки, так со мной не по-людски обошлись? Я ж об вас весь извелся! Думал уже, сгинули где сынки мои… Что ж ты творишь? – Это уже предназначалось Мишке. – Свел деток тайком со двора, да меня сейчас чуть не убил, я же им заместо родителя… Виру[16]

плати!

– Виру?! – Мишка почувствовал, как внутри поднимается знакомое бешенство, так вовремя нашедшее себе объект, на который сейчас можно выплеснуть все накопившееся напряжение.

«Будет тебе вира! Не знаешь еще, как на голом месте обвинение в идеологической диверсии пришить можно? Ну так сейчас узнаешь…»

– Виру, значит? Стоять! – Это уже предназначалось Дмитрию, который внезапно двинул коня вперед, выхватывая из-за пояса кнут. – Погоди, Мить, негоже так на… родителя.

Мишка попытался обуздать рвущегося наружу Бешеного Лиса, но, похоже, получилось у него это не совсем удачно, потому что Митька моментально успокоился, Артемий опустил руку, тоже рванувшуюся было к поясу, зато Своята побледнел и заерзал на заднице, словно вознамерившись прямо на ней и отползти в тот самый проулок, из которого выскочил. Только вот путь назад ему преградили взявшие его в кольцо конские ноги, а над ними, освещенные дергающимся на ветру пламенем факелов, высились фигуры опричников, с мрачным интересом рассматривающих копошившегося внизу человечка.