Не померкнет никогда

В этой схватке было и такое, что, пожалуй, можно представить лишь в той обстановке и на той местности. Танки встречали не только гранатами. Пошли в ход и противотанковые мины, но не врытые в землю, а "управляемые" - на длинных шнурах, позволявших выбрасывать их из окопа, из-за камня или куста, а потом подтягивать под гусеницу. Столь необычный способ использования мин подсказало дивизионным разведчикам, ребятам отважным и изобретательным, само поле боя заросший мелким дубняком скат, где танку нельзя двигаться быстро, а человеку нетрудно замаскироваться на его пути.

Именно так - подводя под гусеницы проходящего мимо танка привязанную к обыкновенной веревке мину, подорвал одну за другой две вражеские бронированные машины ефрейтор из разведроты Павел Линник. А на выползший из кустов третий танк он сумел взобраться (немецкие автоматчики отстали или были перебиты его товарищами). И когда фашистские танкисты, должно быть потеряв в кустарнике ориентировку, застопорили мотор и приоткрыли люк, сидевший на броне советский боец мгновенно просунул в щель взведенную гранату...

К исходу дня 9 июня остатки всех частей 172-й дивизии (некоторые ее подразделения выходили из окружения) свели в двухбатальонный полк. И 10-го он снова вышел на передний край, заняв оборону на нешироком, но горячем участке фронта между дивизиями Гузя и Капитохина, вблизи станции Мекензиевы Горы. Приказов об этом переформировании не отдавалось, и потому полк называли в сводках по-прежнему - 172-й стрелковой дивизией.

Командовать дивизией, фактически - отрядом в несколько сот штыков, продолжал полковник Ласкин. Раненный пулей в плечо (потом Иван Андреевич рассказывал, как, еще не успев почувствовать боли, сам уложил гитлеровца, стрелявшего в него метров с двадцати), он пробыл в медсанбате не дольше, чем потребовалось, чтобы обработать рану и сделать хорошую перевязку, и вернулся к своим бойцам. Вместе с комдивом вернулся в строй комиссар Петр Ефимович Солонцов, хотя и не мог обходиться без костыля.

Вспоминается, как Ласкин - это было уже несколько позже - приезжал с докладом на армейский КП. С автоматом на груди и рукой на зеленой, немаркой, перевязи, осунувшийся, внутренне напряженный... Командарм, сам очень неспокойный в тот час (оснований для этого хватало), тем не менее сразу почувствовал, как тяжело Ласкину. Выслушав его краткий деловой доклад, Иван Ефимович усадил комдива пить чай, заговорил тепло и сердечно, как бы отвечая на невысказанное:

- Мучаешься, что сам жив, а дивизии больше нет? Не уберег?.. Все понимаю, Иван Андреевич. Самому погибнуть - это легче. Но винить себя не надо. Дивизия полегла, уничтожив, считай, вдесятеро больше немцев!.. Если бы каждая часть умела так драться, знаешь, где бы мы сейчас были...

Потом командарм отпустил Ласкина ко мне. Глядя на его лежащую на перевязи руку, я представлял, как Иван Андреевич, готовясь к утреннему бою, ходит ночью по траншеям (допустить, что он сидит все время на НП, было невозможно: не такая натура) и обязательно на что-нибудь натыкается, бередит рану. Но когда спросил, как все-таки его рука, он ответил коротко:

- Воевать еще могу.

Ласкина не беспокоила неопределенность собственного служебного положения: комдив, у которого двести с небольшим штыков... Но ему, конечно, хотелось узнать, есть ли какие-нибудь виды на пополнение. Я сказал прямо, что обещать не могу ничего - ни людей, ни оружия. Пополнять надо было дивизии, оставшиеся таковыми не только по названию. Посоветовал беречь по возможности уцелевшие командные кадры - не исключено, что фронт затребует их вместе с комдивом к себе, если решат возродить 172-ю стрелковую на Большой земле.

Тогда же решили у командарма вопрос о военкоме дивизии Солонцове. При всем уважении к мужеству Петра Ефимовича, ему, не способному пока передвигаться без костыля, нельзя было оставаться на передовой. Бригадному комиссару Солонцову оформили месячный отпуск для лечения с выездом на Кавказ. В отпускном билете, который я подписал, указывалось, как и положено, дата возвращения к месту службы - в Севастополь...

Город бессмертной славы

При всем своем бешеном натиске, при небывалом под Севастополем массировании артиллерийского огня, ударов с воздуха и танковых атак противник оказывался пока не в состоянии осуществить широкий прорыв к бухте. Но он понемногу - в лучшем для него случае на сотни метров за день - теснил нас на центральных участках северного направления. Линия фронта там медленно вдавливалась в глубину плацдарма, образуя изогнутую суживающуюся выемку. По краям ее слева и справа, на флангах главного неприятельского удара, нам пришлось, переразвернуть боевые порядки: одного полка дивизии Капитохина фронтом на восток, а одного полка Чапаевской дивизии - на северо-запад.