Не потерять человека

Чаплицкий поднялся, гостеприимно пригласил их к столу:

– Прошу, господа… Приятно познакомиться…

Трапеза еще не вошла в силу, когда двери общего зала столовой № 3 распахнулись, пропуская чекистов и наряд красноармейцев.

Чекист в желтой кожаной тужурке громко объявил:

– Спокойно, граждане! Оставаться на местах: проверка документов…

Несмотря на этот призыв, в зале сразу же возник шум, гам, поднялась суматоха: многим из столующихся проверка документов была ни к чему.

Воспользовавшись суетой, Федор Муратов проскользнул в «кабинет», крикнул:

– Облава! Проверка документов!

Неторопливо поднялся Тихон:

– Ш-шш, Федя, не шуми. Не извольте беспокоиться, господа. Щас я всех отсюда выведу. Есть ход…

Берс, надевая пальто, ругался:

– Такой ужин пропал!..

– Не пропал, – торопливо возразил Чаплицкий, распихивая по карманам яства.

Уже на выходе остановился, напомнил младшему Муратову:

– Федя, не забудь про человечка, что я тебе показал…

В одной руке у него была курица, в другой – револьвер.

Все последующие дни Чаплицкого можно было видеть не только в столовой № 3 – он появлялся и в порту, и в цехах судоремзавода, и около радиостанции.

Энергичный, озабоченный и в то же время всегда веселый, он деловито разговаривал с самыми разными людьми. С некоторыми он приходил в заднюю комнату заведения братьев Муратовых, закрепляя бокалом вина только что возникшую связь…

Никому и в голову бы не пришло, что эта активная деятельность имеет какое бы то ни было отношение к убийству неизвестного офицера, – впрочем, позднее он был опознан как штабс-капитан 186-го пехотного полка Владимир Афанасьевич Суров; чекисты, обнаружившие тело Сурова, решили, что он был ограблен и убит бандитами, которых в то смутное время было более чем достаточно…

В действительности все обстояло еще проще: штабс-капитан наотрез отказался сотрудничать с Чаплицким и, на свою беду, не смог скрыть симпатии к революции. Это стоило ему жизни.

И уж совсем никого не удивила гибель окончательно опустившегося, спившегося поручика гвардейского Семеновского полка Алексея Дмитриевича Колыванова.

Патруль нашел его в овраге с перерезанной глоткой, и рыжий худой красноармеец, равнодушно цыкнув щербатым зубом, бросил: «Офицерье проклятое… Черт с ним: собаке – собачья смерть…»

Чаплицкий действовал.

В нетопленой комнате бывшего коммерческого архангельского училища сидели на лавках, на столах, просто на полу человек тридцать матросов, солдат, рабочих.

За первым столом, на котором чадила масляная плошка, закутавшись в теплый платок, сидела Лена Неустроева.

Она проводила культчас: с выражением читала книгу вслух.

Шестаков тихо приоткрыл дверь и присел сзади на освобожденный белобрысым молодым матросиком табурет. Огляделся по сторонам, с удовольствием заметил, с каким интересом слушают Лену бойцы.

А она, отложив книгу, – не то по памяти, не то своими словами – взволнованно рассказывала, вглядываясь в мерцание людских глаз, полускрытых от нее потемками:

– Поклонился тогда Емельян Пугачев на все четыре стороны и сказал голосом, чуть дрогнувшим: «Прости меня, народ русский, если согрешил в чем перед тобою!..» Сорвали палачи с него рубаху, повалили на деревянный настил, молнией блеснул над притихшей Болотной площадью топор, глухо стукнул…

Закончился рассказ, повскакали бойцы, обступили Лену.

– Эх, Елена Константиновна, говорил же я – не надо ему было под Оренбургом топтаться! – крикнул белобрысый паренек, уступивший Шестакову табуретку.

Пожилой бородатый солдат возразил:

– Тоже мне, Суворов нашелся! Мудер больно!

– А что? Если бы он от Казани сделал марш-бросок навстречу корпусу Михельсона? А-а? – поддержал белобрысого широкоплечий рябоватый матрос.

– На-а! А Чернышевскую армию на фланге куда дел? Ему надо было сразу на Урал прорываться. Там и места побогаче, и сразу всем крестьянам – вольную, горнорабочим – свободу! – не сдавался бородатый.

Раздалось сразу несколько голосов:

– Дык Хлопушу в тех местах уже прижали? Куды ему было деваться?

– Раньше надо было! И объявлять союз пролетариев и крестьян.

– Инородцев ширше звать нужно было: и башкирцы, и калмыки, и мордва – все помогнули б. Я их знаю!

– Я в тех местах Колчака да белочехов колошматил. В Орские заводы Пугачу бы идтить.

Лена и Шестаков возвращались по тихой заснеженной улице. Погода стояла хорошая, ясная, и они шли не спеша – гуляя. Изредка, порывами налетал ветер и трепал на высокой круглой тумбе обрывок давнишней афиши.

Лена мельком взглянула на нее и остановилась:

– О господи!.. Вы прочтите только, Николай Павлович!

На остатке афиши можно было прочесть объявление, напечатанное замысловатыми готическими буквами:

«…ОГРАММА ВЫСТУПЛЕНИЯ: ОБРЕЗ РУКИ ИЛИ ОТРЕЗ ГОЛОВЫ, С КРОВОТЕЧЕНИЕМ, НО НЕ НАСМЕРТЬ!»

Шестаков расхохотался:

– Вот бы вашим слушателям, Леночка, предложить такую программу!

Лена с улыбкой сказала:

– Как раз этим их не удивишь. Но во многих вещах они как дети…