Не проблема, а сюжет для книги. Как научиться писать и этим изменить свою жизнь

Я верю в это всем сердцем, но, когда мы с Джеем поженились, я об этом и не подозревала. В те времена я и слыхом не слыхивала о повествовательной терапии или о терапии выразительного писательства. А если бы я об этом знала, то меня сковывала бы направленность этих приемов на эссе и мемуары. Творческое писательство – совершенно другое дело. Я даже свой диплом написала почти что в форме романа. (Правда, роман вышел настолько ужасный, что спустя много лет я попыталась выкрасть единственный экземпляр из университетской библиотеки – я даже вынесла его из библиотеки, но чувство вины пересилило. Кроме того, я зря взяла с собой своего десятилетнего сына. Проблема правильного воспитания детей заключается в том, что, когда дело доходит до реального преступления, они всегда мешают.) А после окончания колледжа я оказалась замужней женщиной, работающей с полной занятостью и беременной вторым ребенком. Времени мне не хватало даже на душ, что уж говорить о каком-то творчестве.

А после самоубийства Джея я вообще утратила способность трезво мыслить – мне было не до книг. И даже когда я свалилась в холодную лужу собачьей мочи, этого события не хватило, чтобы я задумалась над тем, как превратить свое горе в роман.

Чтобы научиться переписывать свою жизнь через вымысел, потребовалось ужасное, постыдное происшествие.

Постараюсь сдержать слезы, рассказывая вам об этом.

Январь на севере Миннесоты выдался страшно холодным. Джей уже четыре месяца находился в командировке. Я чувствовала себя страшно одинокой. Я очень нервничала – ведь в моем теле рос наш сын: сама себе я казалась куском холодной ветчины в сэндвиче жизни и смерти. Я заставляла себя заниматься своими делами – работала с полной занятостью, воспитывала Зою в меру сил. Жизнь стала однообразной и нудной: проснуться, принять душ, выпить кофе, собрать Зою в детский сад, отвезти Зою в детский сад, провести уроки в школе, забрать Зою из детского сада, привезти ее домой, пообедать, поиграть, выкупать Зою перед сном, уложить ее спать, лечь самой.

Проснуться – и все сначала.

В горе меня до сих пор больше всего удивляет то, сколько времени проводишь, не чувствуя ничего

. Казалось бы, нужно рыдать, страдать от боли – сильной, как инфаркт. Но полная бесчувственность – ни любопытства, ни радости, ни раздражения – это поразительно, и подготовиться к этому невозможно.

Ничего.

Четыре месяца полной занятости горем я-робот вполне справлялась с жизнью – и это показывает, насколько сильна была моя депрессия. Пробуждение произошло 15 января. Зое было три года. Она была упрямой, самовольной и настырной, как любая достойная трехлетка. Пожалуй, даже слишком, потому что для меня она всегда была принцессой-фурией.

За окном прогремел гром, сверкнула молния. Я поняла, что дорога будет трудной. Кроме того, начался новый семестр, и мне придется вести новые уроки, знакомиться с новыми учениками, отвечать на новые вопросы. Жизнь казалась тяжким ярмом. А еще в моем животе рос маленький человек. Ощущение пустоты не оставляло меня. Оно постоянно присутствовало в моей душе, и тем утром я никак не могла подняться с постели.

Но я все же поднялась. Думаю, все дело в мышечной памяти.

В тот день Зоя категорически отказалась идти в детский сад. Она упрямилась больше, чем обычно. И все же мы проделали всю процедуру. Преодолев нежелание двигаться, я устроилась наверху лестницы, ведущей в подвал, возле двери гаража и стала надевать на Зою брючки. Она мне не помогала, а усердно дрыгала ногами, как заводная кукла. Я стала натягивать на нее кофточку. Зоя завизжала. Я попыталась застегнуть кофточку, но девочка просто улеглась на пол и продолжала визжать.

Настала очередь ботиночек.

Зоя яростно дернула ногой и попала мне по лицу. Шмяк.

Боль была оглушающей. Я выругалась. Сила этого удара пробилась сквозь мою пустоту и высвободила волну чистой черной ярости. Это было что-то пугающе первобытное. Я и не подозревала, что во мне живет такой монстр.

Тут я должна прерваться и сказать, что мои родители, несмотря на все их недостатки и слабости, никогда на меня не кричали, не говоря уже о том, чтобы шлепнуть или ударить. Меня воспитывали экологически чистым пацифистом, убежденным в том, что любой конфликт и стресс всегда можно разрешить путем эффективного и открытого общения. Мысль о том, что ребенка можно ударить, была мне столь же чуждой и отвратительной, как желание отрезать собственный палец. Как я могу ударить Зою, мою сладкую девочку, крохотный нежный орешек, которому я включала музыку, когда она жила в моем животе?! Я же мечтала о родах в воде, чтобы свести к минимуму стресс вхождения ребенка в этот мир. Я кормила ее грудью целый год, несмотря на работу с полной занятостью и сорок минут езды в одну сторону, – мне хотелось обеспечить ее всем, чтобы она росла здоровой.

Ударить ребенка – это немыслимо.

Но, черт побери, мне захотелось ответить.

Я была готова ударить ее в ответ.