Не прощаюсь

Молчала она и по дороге к пристани, и потом, когда баркас тронулся в путь. Всё смотрела, не отрываясь, на Фандорина и не могла поверить.

Всю жизнь, с детства слышала она это имя. Оно звучало для нее так же, как «Ланселот», или «граф Монте-Кристо», или «Денис Давыдов». Нечто прекрасное, старинное и совершенно нереальное.

Кстати о старинном. А сколько Фандорину лет? Мать говорила, что он был годом или двумя младше ее. Значит, что – шестьдесят два или шестьдесят три? Совсем немного для исторической личности, но слишком много для…

Для чего? – одернула себя Мона. Ты неисправима!

Мать виновата. Это она всё время говорила о Фандорине как о несостоявшемся возлюбленном. Наверное, поэтому Мона сейчас такими глазами на него и смотрела: не как на шестидесятилетнего старика, а как на мужчину, способного вызвать очень сильную и долгую любовь.

По правде говоря, в новом обличье Эраст Петрович совсем не выглядел стариком. Красивый (даже, пожалуй, слишком красивый), элегантный мужчина средних лет, рано и импозантно поседевший.

Господи, Турусова, эти слова – «элегантный», «импозантный» – совсем не из твоего лексикона, они всегда казались тебе пошлыми, сказала себе Мона, но ничего не поделаешь, Фандорин был именно таким: элегантным и импозантным. Только никакой пошлости в нем не было. Потому что пошлость – это когда низменное прикидывается возвышенным, а Эраст Петрович был явно не из тех, кто прикидывается.

Он сидел на корме, брил свои и без того идеальные щеки опасной бритвой: острое лезвие порхало стрекозой, в изящно отставленной левой руке сверкало зеркальце. Воротнички расстегнуты, видно мускулистую шею. Рукава засучены, и предплечья еще красивее, чем у Романова, – тонкие, но сильные.

Почувствовав ее взгляд, Эраст Петрович улыбнулся:

– Год не брился. Приятно. Да и наскучило быть к-каликой перехожим…

Мать говорила, что Фандорин очаровательно заикался, вдруг вспомнила Мона. Никаких сомнений. Это действительно он.

И поразилась: как это она раньше не видела «отца Сергия» по-настоящему. Неужели дело только в том, что он побрился и переоделся? Нет конечно. Это сила легенды. Легенда озаряет человека ослепительным сиянием, и он волшебно преображается. Однажды, еще до войны, Мона увидела в ресторане за соседним столиком какого-то жеваного субъекта с растрепанными волосами и сказала подруге: «Погляди-ка. Это же надо есть бифштекс с таким гордым видом, будто решаешь судьбы мира». Подруга прошептала: «Боже! Александр Блок! Тот самый! Поэт!» Мона взглянула снова – увидела небесный блеск в глазах, одухотворенный профиль, изящный изгиб худых, тонких пальцев. Боже, Блок! Как он прекрасен!

К Эрасту Петровичу всё приставал Скукин, выспрашивал про директора и директорию. Больше всего его интересовали последние слова Жовтогуба – про то, что нельзя медлить, так как в ближайшие месяцы всё решится.

– Что решится?

– Кто победит – белые или красные. По мнению директора, «третья сила» имеет шансы на успех, пока исход этого п-противостояния не определился. Потом будет поздно.

– Исход уже определился, – уверенно сказал Скукин. – Белое дело побеждает, это очевидно. На востоке адмирал Колчак дошел до Волги, на западе генерал Юденич идет на Петроград, армия моего дяди вот-вот возьмет Харьков и оттуда повернет прямо на Москву. Единственное, чего не хватает белым армиям, – координации действий. Это как раз тема моей выпускной работы в академии: «Координация действий и распределение обязанностей при войне в условиях коалиции». Я больше не сержусь на вас, Романов, – обернулся он к штабс-капитану. – Хоть вы человек взбалмошный и авантюрист, благодаря вам я вовремя перешел на правильную сторону.

– Да, – съехидничал Романов. – Белой армии страшно повезло. Ваша выпускная работа решит судьбу России.

– Несомненно, – кивнул подполковник. Чувство юмора в число его достоинств не входило.

– Послушайте, шкипер, а далеко ли отсюда до Харькова? Если напрямую, через степь? – спросил штабс-капитан Фандорина.

– Верст сорок-пятьдесят.

– Скукин, не рвануть ли нам поближе к драке? Наши воюют, а мы будем по речке кататься?

Подполковник задумался.

– Хм. Пожалуй. Я определенно желал бы участвовать во взятии Харькова. Это крупный стратегический пункт. Будут повышения, награды.

И решительно потребовал:

– Приставайте к правому берегу!

– А вы? – Романов посмотрел на Мону.

Она с трудом отвела взгляд от Фандорина.

– Что?

– Елизавете Анатольевне нужно к морю, – ответил за нее Эраст Петрович. – И мне тоже.

– Правда?! – воскликнула она. – А как же ваша экскурсия в Гуляйполе?

– Пожалуй, не поеду. Довольно с меня Зеленой Школы. Возвращение к простым нравам, будь то «черная правда» или «зеленая», меня не привлекает. Я за сложные н-нравы. Я за цивилизацию. Коли моя страна хочет опроститься – ради бога, но без меня. Вы не будете возражать, если я составлю вам компанию до Ростова? Полагаю, за неделю мы туда доберемся.

– Я не буду возражать, – тихо ответила Мона.

Лодка заскрипела по дну.

– До свидания, – кивнул Скукин и, подхватив свой мешок, выпрыгнул на берег.

Так и пошел, сухой человек, даже не оглянулся.