Не просто выжить...

— Пошла вон, — сказал он шепотом, вздохнул, остро почувствовав боль в ребрах, и повернулся к ней спиной.

Утром Чиграш развязал его и, стегнув по спине веревкой, заорал:

— Подъем! Выходи строиться!

— Может, тебя еще и побрить? — жалобно съязвил Леня. Чиграш вытаращил глаза.

— Косой, гляди, у него голос прорезался. Пищить!

— Вот я его сейчас… подвешу, тогда попищит, — пообещал Косой, вылезая из палатки. — Сматываться надо отсюда, да живо. Этот дурак две скирды сена сжег. И окна в клубе побил.

— Вот гад зловредный! И нам из-за него пропадать. Вставай, зараза, развалился. Собирай шмотки.

Не созрел еще Леня для борьбы, да и сил не было: каждое движение, даже вздох отдавались болью во всем теле. Особенно плохо было пальцам на руках — они распухли и одеревенели, не слушались. Единственное, что он мог, на чем сосредоточился, — это не стонать, не показывать, что ему трудно. Весь внутри сжался в комок, словно изготовился. Правда, не знал еще твердо к чему.

— Похмелиться бы, — вздохнул Чиграш, выходя за Косым на тропу. — Ну уж до другого раза. Когда недоделанный наш снова магазин возьмет. Может, и нам поднесет по маленькой.

Они шли впереди, о чем-то переговаривались. До Лени доносились только отдельные слова: прииск, охрана, мать-перемать. Да он и не прислушивался. Весь нацеленный на то, чтобы пересилить боль, не думать о ней, он мечтал. Мечтал о том, как, вымывшись теплой водой, ляжет в чистую постель, зажжет торшер с зеленым абажуром, возьмет толстую книгу про путешествия и, не дочитав страницу, сладко уснет, а проснувшись, будет твердо знать, что все случившееся с ним просто дурной сон, который навсегда останется в прошлом, позабудется, а если и вспомнится когда-нибудь, то только для того, чтобы подчеркнуть, как теперь чиста, прекрасна и безопасна его жизнь. Но это само не придет; чтобы так стало, нужно что-то сделать, перешагнуть неясный еще порог, совершить трудный поступок. И никто за него этого не сделает. Свою жизнь надо заслужить самому. И только он один за нее в ответе…

Косой и Чиграш спустились по склону, пересекли высохший ручей и стали быстро взбираться по каменистой осыпи к вершине скалы. Леня сильно отстал, разбитое тело плохо слушалось его, каждый шаг отдавался болью в каждой косточке, в каждой мышце. По ногам били катящиеся сверху камни, которые вырывались из-под ног Чиграша. Он и вообще-то ходил плохо, как корова, а сейчас, видно, нарочно старался, чтобы побольше камней скатилось Лене под ноги.

— Догоняй, догоняй, — приказал Косой. — А то на веревке поведу.

Леня, по привычке восприняв окрик, заспешил, оступился, споткнулся, охнул. Рюкзак потянул его вниз, в сторону обрыва, он выставил неудачно левую ногу, и что-то в ней хрустнуло, рвануло огнем — Леня упал, покатился вниз и потерял сознание.

Первое, что он услышал сквозь звон в ушах, — бешеную ругань Чиграша.

— Ну все… конец котенку. Отходил за печку… спать. Скучно без него станет. Заместо кловуна был.

— Сломал, что ли? — наклонился к Лене Косой. — Или вывихнул?

— Так и так не ходок, — сплюнул Чиграш. — Обуза.

— Может, дернуть?

— Да ну его… Орать начнет. Недалеко ушли еще, сбегутся.

— Что делать будем? Знает он много.

До Лени еще не доходил смысл разговора — для него ничего сейчас не было на свете, кроме дикой боли в стопе.

— Да пусть валяется. Кто его здесь найдет!

— Знает много. — Косой снял с плеча карабин, передернул затвор. — Нас, видать, уже всерьез ищут. Могут на него набресть. Тогда хана.

— Ну смотри. Только за все за это, — Чиграш ткнул большим пальцем назад, за спину, — за это — нам срок, а за него — вышка. Смотри.

Леня видел, что Косой размышляет, и закрыл глаза. Ему не было страшно. В общем-то, он был уже готов к такому концу. Какая разница — шлепнет его Косой сразу или он, грязный, облепленный комарами, подохнет через несколько дней в тайге? И нога болеть не будет. И кончится страшный сон, от которого он так устал.

Леня лежал в самом низу осыпи, где было когда-то русло ручья. Солнце светило прямо в глаза. И прямо в глаза смотрела черная дырка давно нечищенного ствола.

Косой снова наклонился к нему, приблизил тупое, заросшее лицо с холодными спокойными глазами: они даже сейчас смотрели мимо человека, которого он хотел убить. Леня безразлично поймал его взгляд.

— По жилец, — сказал Косой прямо ему в лицо. — Сам сдохнет. И вся любовь. Пойдем.

Чиграш поднял рюкзак, подбросил его спиной, чтобы лег половчее. Косой вскинул за спину карабин, и они пошли вверх, не оглядываясь. Так просто, так спокойно, будто оставляли Леню на печке у любимой бабушки, которая и вылечит и присмотрит. И вся любовь.

Он смотрел им вслед, видел, как они взобрались наверх, как стали исчезать их ноги, спины, головы. И вот уже не слышно шагов, не дрогнет веточка. Только с самой верхушки скалы сорвался вдруг потревоженный камешек, звонко поскакал вниз, зацепил и стронул с места круглые голыши, которые обогнали его, разбежались по склону и, довольные, улеглись на новом месте.