Не родись красивой, или Точка опоры

Еще часа полтора после обеда мы с приятельницей пересматривали ее гардероб. Гардеробная комната примыкала к хозяйской спальне и была битком набита дорогими и качественными шмотками. Некоторое время мы развлекались, по очереди примеряя различные тряпки и комбинируя разные аксессуары. Потом нам это надоело, мы побросали вещи и спустились вниз, в библиотеку.

Здесь Генриэтта уныло и старательно зубрила что-то на рояле. Что-то очень знакомое…

Что-то прямо невозможно знакомое…

─ Си-бемоль! – сказала я вдруг.

─ Что? – не поняла Элла.

Генриэтта продолжала играть, не расслышав моего возгласа.

─ Си-бемоль! – повторила я уже громче.

Генриэтта остановилась.

─ Ты мне? – не поняла она.

─ Тебе, тебе! В левой руке си-бемоль в аккорде!

─ Там бекар стоит, ─ попробовала поспорить девочка.

─ Бекар там был в прошлом такте, ─ отпарировала я. – Посмотри внимательно. Что это значит?

Генриэтта мученически вздохнула и принялась уныло излагать теорию.

─ Случайный знак означает, что ноту, перед которой он стоит, нужно играть на полтона выше или полтона ниже. Случайным знаком может быть диез, бемоль или бекар…

─ Не говори «случайный знак», ─ перебила я с досадой. Терпеть не могу этот нелепый оборот, который еще встречается в старой музыковедческой литературе!

─ А как тогда говорить? – растерялась Генриэтта.

─ Говори «встречный знак», ─ объяснила я. И внушительно добавила:

─ В музыке случайностей не бывает. Во всяком случае, в хорошей музыке. А ты играешь хорошую музыку.

─ Старье! – фыркнула Генриэтта.

─ Ничего подобного! – возмутилась я. – Скарлатти не старый, а старинный композитор, и у него можно многому научиться. И вообще эта ре-минорная соната прелестна. Давай покажу.

Я поднялась с кресла, подошла к роялю и вытеснила Генриэтту с кожаной концертной банкетки. Села на нее, осмотрела ряды черно-белых клавиш как добрых старых знакомых. Прочитала название инструмента, написанное на черной крышке готической вязью: «Bechstein».

Удовлетворенно вздохнула. Отличная фирма.

Белые клавиши были не совсем белыми, а нежно-кремовыми. Все дело в пластине, покрывающей дерево. У хороших роялей она делается из слоновой кости и с годами слегка желтеет. Вот как на этом инструменте.

Я положила руки на клавиатуру. И что дальше?

Но подумать об этом я не успела.

Пальцы встрепенулись и ожили. Пальцы правой руки уверенно забегали по рядам клавиш, левая рука подхватила легкое плетение темы.

Скажу честно: ощущение было жутковатым.

Голова совершенно не участвовала в процессе. Руки жили и действовали сами по себе, как конечности механической куклы. Все-таки странно: голова не помнит ничего, а память, заложенная в руках, оказалась долговечной и прочной.

Фантастика.

Впрочем, неприятное ощущение ушло очень быстро. Изящное плетение двухголосной мелодии захватила меня полностью. Пальцы легко и ловко вели свою тему, и у меня возникло впечатление, словно играю не я, а кто-то другой. Причем играет музыкант умелый и грамотный, чье исполнение вполне способно доставить удовольствие публике.

Коротенькая соната закончилась.

Я сняла руки с клавиатуры и положила их на колени.

Мне снова стало страшно.

─ Ничего себе! – слабым голосом сказала Элла.

Генриэтта захлопала в ладоши и подпрыгнула на месте.

─ Вот здорово! – закричала она. – Ты играешь даже лучше, чем моя училка!

─ Рита! – строго одернула ее Элла. – Сто раз тебе говорила: обращайся к Анне на «вы»!

─ Но она же молодая…

─ Не важно!

─ Это правда неважно, ─ оборвала я воспитательный монолог приятельницы. – Пускай обращается, как хочет. Ты мне другое скажи: откуда я так умею?

Я и в растерянности указала на клавиатуру.

Элла встала с кресла и подошла ко мне.

─ А еще что-нибудь можешь сыграть? – спросила она с невольным уважением.

Я посмотрела на рояль.

─ Могу.

─ Давай, ─ поощрила меня Генриэтта.

Элла бросила на дочь грозный взгляд, но промолчала.

Я положила руки на клавиатуру. В тишине комнаты упали и плавно закружили звуки вальса Шопена.

─ Да, это вальс Шопена. Ля-минор. Опус не помню. Господи, откуда я это знаю?

─ Еще! – потребовала Элла, когда я закончила играть. Ее щеки раскраснелись.

─ А что сыграть?

─ Что помнишь!

Я провела рукой по лбу.

─ Господи! Да я столько помню! Хочешь, сыграю «Скитальца» Шуберта?

─ Хочу!

─ Нет, он длинный, ─ отказалась я. – И «Карнавал» длинный.

─ Шуберта? – спросила Генриэтта любознательно.

Я щелкнула ее по носу.

─ Шумана!

─ А-а-а…

─ «Симфонические этюды» тоже длинные…

Я снова положила руки на клавиатуру, и рояль откликнулся шикарным разложенным арпеджио, в которое была мастерски вплетена выразительная тема.

─ Мендельсон, ─ объяснила я, оборвав тему на середине. – Концерт для фортепиано с оркестром. – Элла! Откуда я все это знаю?!

Приятельница минуту смотрела на меня сияющими глазами.

─ Аня! Ты пианистка! – объявила она торжественно.

─ Ты думаешь? – спросила я беспомощно.

Элла коротко фыркнула.

─ Я не думаю! Я уверена! Смотри, что ты играешь: «Симфонические этюды», «Скитальца», «Карнавал»… Такие вещи в музыкальной школе не проходят, знаешь ли! Это, милая моя, высший технический пилотаж! Либо Гнесинское училище, либо консерватория!