Не сердись, человечек

Жора запер дверь на засов, я проверил, плотно ли закрыты окна, и мы уселись на большой стол, покрытый зеленой материей. На стене висели какие-то портреты, и я подумал, что мы похожи сейчас на маленький революционный комитет, который проводит свое тайное заседание. А Мира только смотрела выразительными своими глазами то на меня, то на Жору.

— Так вот. Мира, твою мать зовут Гена, а отец твой — Владимир Владов. Мать твоя была его секретаршей. Это она назвала тебя Владимирой.

— Что это такое — секретарша? — спросила Мира, ведь я говорил, она очень мало читает и мало чего знает.

— Телефонистка и официантка, — объяснил я ей. — Говорит по телефону вместо своего начальника и приносит ему в кабинет кофе. Ты разве в кино не видела такое? А поскольку у каждого начальника есть в кабинете диван, то они тебя и сделали. Я же объяснял тебе, как все это бывает. — Я подумал, что Мира, как всегда, когда говоришь ей такие вещи, закроет рукой мой и свой рот, но она только смотрела удивленно на меня и даже не заплакала. Я продолжал: — Я, ты и Жора — незаконнорожденные. Наши матери родили нас в Сребырнице. Матушка тоже родила ребенка, но его усыновили. Сейчас мы собрались здесь для того, чтобы решить, как найти своих матерей.

— Досье! — произнес Жора.

— Что?

— Здесь есть ваши документы, в которых все написано. Как я раньше не сообразил!.. Однажды мама брала меня с собой в больницу, которую переводили в другое место, и я видел там целый сундук этих самых досье. Помню, охрана даже была — два человека.

— Ключ от кабинета директрисы есть у Матушки, — пролепетала Мира.

— Но она его не даст.

— А мы сделаем себе отмычку, — заявил Жора. — Я знаю, как это делать. Надо только в мастерскую пробраться.

— Дверь мастерской открывается запросто, замку уже сто тысяч лет, — сказал я.

— Но сначала мы должны поклясться, что будем хранить все в тайне, — сказал Жора и встал. — За такие дела, если мы попадемся, нас могут отправить в исправительную колонию. Знаете, что значит украсть секретные документы? Это все равно что шпионаж.

— Ты боишься? — спросил я Миру.

— Если вы… — залепетала она, но Жора оборвал ее резко на полуслове:

— Клянешься или нет? Если нет — проваливай, пока не поздно!

— Клянусь, — прошептала она, глядя на меня.

— На чем же нам поклясться по-настоящему? — оглядываясь по сторонам, рассуждал Жора.

— На портрете Левского! — сообразил я. — Он тоже всегда принимал клятву с товарищами по оружию.

Мы сняли портрет Левского со стены, положили его на стол, Жора достал перочинный ножичек и осторожно положил его на портрет. Затем накрыл ножичек рукой и сказал:

— Кладите свои руки на мою и повторяйте: «Клянусь перед Василем Левским, на этом оружии, что найду свою маму и буду помогать своим товарищам. Если предам или струшу, пусть это же оружие и покарает меня. Мама — или смерть!»

Мы повторили клятву за Жорой, затем поцеловали портрет и нож (когда-то по телевизору мы видели кино, как во время турецкого рабства патриоты-повстанцы принимали клятву). Я почувствовал себя вдруг ужасно сильным и очень гордился собой — ведь теперь я был заговорщиком. Потом мы отправили Миру спать, а сами пробрались в мастерскую, нашли там толстую проволоку и с помощью ножовки, клещей и тисков сделали отмычку. Подумав, решили, что самым удобным моментом для осуществления нашей тайной операции является завтрашний праздник. Тогда все будут на торжестве, в Доме никого не останется.