Не смей меня желать

Дурацкое утро, безумно счастливое, с улыбкой на губах. Утро, когда Ника стала ближе, когда Марк почти смог ее понять, но дамокловым мечом над головой висит трагедия, о которой девушка не знает. Скрыть смерть подруги от нее подло, но об этом просил Валерий Иванович. Как только Ника обо всем узнает, химия между ними разрушится. Ника снова превратиться в стерву, а он в охранника, цель которого не отпускать ее домой хотя бы до завтра.

Но сейчас девушка болтает без умолку о каких-то мелочах, а Марк снова и снова ловит себя на том, что теряет нить разговора потому, что не любит врать, а между ними с Никой есть ложь, отвратительным черным пятном расползающаяся на хрупкой симпатии. На подходе к дому, Марк решает, что расскажет правду, потому что молчать еще более подло. Подло позволять ей смеяться тогда, когда он знает тайну, которая заставит ее плакать. Он уже готов все рассказать, но Ника зевает в холле и спрашивает.

— Можно я посплю? Ты не будешь против? Я после моря всегда дико хочу спать.

— Конечно, — улыбается Мак, как можно более мягко и беззаботно. — Это же твой дом.

— Посплю в твоей комнате, — уточняет она, и член в штанах начинает медленно подниматься. Ему нравится Ника в кровати.

— Спи, конечно.

— А что будешь делать ты? — уточняет она. Это не приглашение, это действительно просто интерес.

— Иногда самое приятное времяпровождение — безделье.

— Да, я тоже такое люблю, — признается она. — Если будет скучно… — Ника лукаво улыбается. — Приходи меня будить…

Марк лишь с усмешкой качает головой, не показывая насколько соблазнительно ее предложение. Сегодня он бы воспользовался этим приглашением. Сегодня нет сомнений, но есть ложь. Мерзкая ложь. Нельзя сначала трахнуть девушку, а потом сообщить о том, что очередную ее подругу убили. Поэтому Марк ограничивается улыбкой, а Ника скрывается наверху.

Парень выдыхает, чувствуя, как жаркое возбуждение бьется в висках. Как пульсирует кровь в затвердевшем члене. Матерится и достает из холодильника виски. И наплевать на то какой напиток должен быть температуры. Марк не эстет. Алкоголь должен быть холодным и точка, особенно в жару, особенно если пожар в душе. Находит в шкафчике подходящий бокал и, плеснув себе на два пальца алкоголя, выходит на террасу, где висит гамак. Заваливается туда с бокалом и закуривает. Это мог быть лучший день, если бы с утра он не сделал глупость и не включил долбаный телефон. Тогда возможно, сейчас с ним в этом гамаке валялась Ника. Такая податливая, разомлевшая на солнышке.

Впрочем, если бы он не включил телефон, скорее всего, тут бы был Самбурский в истерике. То есть закончиться хорошо у этого дня нет ни единого шанса.

Ника

Не знаю, зачем вообще включила этот долбанный телефон, когда проснулась. Могла бы ведь этого не делать, могла бы закинуть его дальше на тумбочку и спуститься вниз, но дурацкая зависимость от соцсетей заставила меня нажать чертову кнопку. Одно нажатие, и я оказалась погружена в кошмар. Сотни слезных постов и черных ленточек поверх фотографии Дашки. Моей Дашки. Пока я целовалась с Марком в воде, пока грезила о нем ночью, пока позволяла мазать себя маслом, моя Дашка уже была мертва. А я даже об этом не знала.

Именно поэтому она не ответила на мой звонок вчера, когда я хотела попросить ключи от дачи. Она не дрыхла после вечеринки, она уже умерла и лежала где-то с розой, как и Лиза. Ее нашли вчера вечером, пока я заставлял Марка пить коньяк, а похороны будут только завтра во второй половине дня. Я жила, влюблялась и мечтала о первом сексе, пока моя подруга лежала где-то в темноте, убитая долбанным отморозком. Он увел ее, пока я кончала в руках Марка у стены клуба. Какая же я долбаная дура.

Внезапно все становится на свои места. Задумчивая мрачность Марка, его тяжелый тревожный взгляд вместе с подкупающе мягким поведением. Он что, отвлекал меня? Был не настолько сволочью, чтобы трахнуть, но достаточно мил, чтобы я не вспоила телефон до пяти вечера. А папа? Неужели, не мог позвонить мне? Ведь Марку же сказал или это я надумываю? И причина мрачности моего охранника в чем-то другом. Устав гадать набираю папин номер, и после длинной череды гудков он берет трубку.

— Как ты мог…. — шепчу я, захлебываясь слезами. — Как ты мог мне не сказать…

— Ника, — вздыхает он и долго просит прощения. Объясняет, почему не хочет, чтобы я возвращалась, по крайней мере, сегодня. Рассказывает о том, что защищает меня, но я не хочу слушать, меня душат слезы отчаяния. Из-за того, что папа сказал не мне, а Марку и велел соврать, из-за того что Марк послушался и играл моими чувствами. Из-за того, что Дашки больше нет, а в нашу последнюю встречу я так и не нашла время просто с ней поговорить. Мне так плохо и я так зла, что сбегаю с рыданиями в холл, объединенный с кухней, и буквально кидаюсь на Марка с кулаками.