Не сотвори себе кумира

Через несколько дней я написал о себе подробное письмо в Центральный Комитет партии. Вскоре получил ответ, что письмо мое послано Верховному прокурору, а оттуда поступило извещение, что мой вопрос рассматривается в Новгороде, откуда мне и следует ждать ответа. Новгородский прокурор вскоре сообщил, что дело мое пересмотрено еще 20 февраля и прекращено за отсутствием состава преступления.

Когда я прибыл в Новгород, чтобы получить форменный документ на свое имя, в архиве МВД мне показали мое следственное "дело", в котором находились не только доносы Козловского и Бложиса, но и мои жалобы из лагерей. Только на одной из них была резолюция неизвестного вельможи: "К пересмотру дела нет оснований…" Паспорта и прочих моих документов в "деле" не оказалось, хотя в протоколе обыска они упоминаются. Не нашлось в архиве и двух отдельных папок, одна из которых представляла для меня исключительную ценность. В ней были подшиты десятки документов, характеризующих меня как комсомольского и партийного работника с первых дней моей деятельности, то есть более чем за десять лет. Здесь были справки о том, где, кем и когда я работал, характеристики, разные удостоверения и прочее, заменявшее в те годы трудовую книжку и паспорт.

– Куда же все это исчезло? — взволнованно спрашивал я у начальника архива, майора госбезопасности.

– Мне думается, что все эти документы и бумаги были уничтожены или в период следствия, или в момент передачи "дела" в архив, то есть после решения "тройки". А скорее всего — в период следствия, поскольку эти документы были в вашу пользу. Следователи были заинтересованы очернить вас! Вы заметили, что доносы Бложиса и Козловского хранятся? Они были нужнее…

Люди и судьбы

В Новгород мне пришлось ехать не ради любопытства к своему следственному "делу". Я помнил его отлично, Причина была в другом. Когда я обратился в Октябрьское отделение милиции за сменой паспорта, произошел долгий разговор, в котором выяснилось, что мне необходимо представить подлинные документы, изъятые при аресте.

– По ним мы скорее обменяем вам паспорт, а иначе придется ждать, пока мы сделаем нужные запросы и получим ответы.

Увы, документов не нашлось… Пользуясь пребыванием в Новгороде, я решил навестить своих старых товарищей, чтобы они дали отзывы обо мне, нужные при восстановлении в партии. Так сказали мне в горкоме. Служебный адрес Алексея Петровича Лучина, коммуниста с 1930 года, мне сообщили в архиве. В бытность мою в "Трибуне" Алеша Лучин работал инструктором промышленного отдела. В годы Отечественной был одним из руководителей партизанского движения в заильменских лесах. Теперь я шел в областное управление торговли, где он начальствовал. Наша встреча произошла в его кабинете. В приемной я выждал свою очередь и вошел к нему в качестве просителя.

– Здравствуйте, Алексей свет Петрович, — церемонно сказал я, не скрывая радостной улыбки.

– Откуда ты, мертвяк, взялся? — с удивлением спросил он, выходя из-за ответственного стола и сердечно здороваясь.

В кратких словах я поведал ему свою эпопею. Потом заговорил он:

– В феврале прошлого года мне позвонили из нашей прокуратуры и спрашивали, знаком ли я с тобой. Я ответил, что знал Ефимова по совместной работе в газете, но он, говорю, в тридцать седьмом был репрессирован и посажен. "Знаем, что посажен, — ответили мне, — но его "дело" пересмотрено по протесту прокурора и прекращено. Нужно известить его об этом или хотя бы родных, но никому не известны их адреса". — "Но лагерь-то, где он сидит, узнать можно?"- спрашиваю я, а мне отвечают: "Ушел он из лагеря более шестнадцати лет назад, и след его затерялся. Теперь хотя бы родственников его разыскать, порадовать их и снять пятно…"

– А ты, гляди-ка, и сам отыскался, — весело говорил он на прощание, написав свой отзыв. — Надеюсь, что скоро сообщишь и о восстановлении?

– Непременно! — ответил я, будучи уверенным, что восстановление в партии займет ничтожное время.

Но меня подстерегало горькое разочарование. Не прошло еще и года после исторического съезда, а на моем пути к партии уже воздвиглись баррикады…

Из Новгорода я поехал в Старую Руссу, где по-прежнему жил мой близкий друг и товарищ Михаил Федорович Горев. Получалось так, что на протяжении ряда лет он принимал от меня дела и должности, как бы следуя за мной по пятам при моем передвижении по службе. Но в начале 1938 года он перешел из Дома политпросвещения не в редакцию, а в аппарат райкома партии, когда его избрали вторым секретарем. После войны он долго работал секретарем парткома Заильменьского лесосплава.

Разговоров у нас накопилось много, и касались они преимущественно двадцатилетнего прошлого. Зная, что Горев был в курсе всех политических событий тех давних и страшных для Старой Руссы лет, я спросил его, где же теперь находится наш общий "друг" Бельдягин.

– Жив и здоров наш Бродягин. Работает, как я слышал, в Боровичах в сфере коммунального хозяйства…

– Почему же он сменил профессию?

– Сам-то он не сменил бы, да жизнь заставила. Его ведь судили в тридцать девятом году, и к этому делу лично я причастен.