Не так давно. Пять лет с Мейерхольдом Встречи с Пастернаком. Другие воспоминания

Вчерашний трудолюбивый затворник, не читавший газет, превратился в модную и сенсационную фигуру. За ним охотились иностранные корреспонденты, ловившие каждое его слово. Те из них, которым удавалось проникнуть к нему в дом, описывали его рабочий стол и соломенное кресло, книжные полки и галстуки. Их репортажи, в которых была немалая доля фантазии, печатались в крупнейших газетах. А в ответ на них почтальоны приносили новые груды писем. Вот как он писал об этом:

Тени вечера волоса тоньше За деревьями тянутся вдоль.По дороге лесной почтальонша Мне протягивает бандероль…Горы, страны, границы, озера,Перешейки и материки,

Обсужденья, отчеты, обзоры,Дети, юноши и старики…Ну а вы, собиратели марок!За один мимолетный прием,О, какой бы достался подарок Вам на бедственном месте моем!

В 1959‑м и в начале I960 года я почти не жил в Москве и мало знаю о жизни Б Л. в это время. Изредка до меня долетали зловещие слухи о его болезнях. Мелькнуло черное слово «рак».

Верным и близким другом БЛ. все эти трудные месяцы оставался его сосед по даче Вячеслав Всеволодович Иванов[154]

. Я слышал от него, что Б Л. не раз искренне выражал свой ужас тем, что к успеху романа (им он дорожил) примешалась мода. Он написал своим переводчикам на Западе несколько писем с просьбой не переводить его раннюю лирику, но его не слушали. Сам он собирался закончить пьесу о крепостной актрисе, а также мечтал о новой прозе, в которой он хотел показать, «чего можно достигнуть сдержанностью слога», того самого «прозрачного слога, который позволяет становиться как бы собственным языком положений и вещей, которые он изображает». Он намеревался превратить отдельные свои заметки о переводческой работе в большую статью о Шекспире и Гёте. (Запись рассказа В. В.Иванова. Февраль 1961 г.).

Я не знаю, как точно датируется стихотворение БЛ. «Быть знаменитым некрасиво»[155]. Поэт включил его в предполагаемую книгу «Когда разгуляется», объединяющую стихи, написанные в 1956–1960 годах. Но даже если оно написано и до получения Нобелевской премии и горьких испытаний осени и зимы 1958 года, то все равно стихотворение это как бы отвечает на раздумья Б Л., связанные с его новым положением в мире и в своей родной стране: ведь у подлинных поэтов лирический отзвук иногда не следует за звуком, а предвосхищает его. Да и кроме того, БЛ. прекрасно знал, на что он идет и как все это будет. Не совпали, может быть, только отдельные подробности…

Цель творчества — самоотдача,А не шумиха, не успех.Позорно, ничего не знача,Быть притчей на устах у всех.Но надо жить без самозванства,Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,Услышать будущего зов…И окунаться в неизвестность,И прятать в ней свои шаги,Как прячется в тумане местность,Когда в ней не видать ни зги.Другие по живому следу Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы Ты сам не должен отличать.И должен ни единой долькой Не отступаться от лица,Но быть живым, живым и только.Живым и только до конца.

И, наконец, этот удивительный, памятный до малейших подробностей день — 2 июня I960 года, — день похорон Бориса Леонидовича Пастернака…

Незадолго до этого я уехал в Ленинград, зная, что он тяжело болен. Вечер и часть ночи перед отъездом я провел у моего товарища по лагерю, профессора — историка, знатока Ближнего Востока, ЕЛ. Штейнберга — одного из «крестников» Я. Эльсберга. Он нежно любил поэзию Пастернака, и в далекой Обозерке близ Белого моря мы с ним не раз соревновались в том, кто больше знает наизусть его стихов. И в этот вечер в Москве, в одном из Кисловских переулков, мы тоже, конечно, говорили о БЛ. и о его болезни — только что прошел слух, что ему стало немного лучше.

В Ленинграде я часто со страхом разворачивал очередной номер «Литературной газеты», боясь встретить объявление с черной каемкой на последней полосе, внизу, справа.