Не убегай, мой славный денек!

Помню, перед рождеством мой товарищ Пауль поймал ворону. Она хотела вырвать у него из рук кусок хлеба и попалась. Он принес ее в школу и выпустил на волю на уроке священника. Ворона выпорхнула из ранца и уселась на раму портрета Антонеску. Потом наклонила голову и стала клювом долбить стекло. Ученики смеялись, а священник Леонида страшно разгневался. Он открыл классный журнал, намереваясь «очернить» Пауля. Когда он обмакнул перо в чернила, ворона вздумала передислоцироваться и, пролетая над кафедрой, сбросила священнику «письмецо» прямо на классный журнал. «Это перст божий, батюшка, вы совершаете грех против меня!»— сказал Пауль, встав с места. Священник громовым голосом рявкнул: «Вон отсюда, сатана!» И тут свершилось чудо небесное: ворона таки испугалась и вылетела в открытое окно. На его уроках окна в нашем классе были открыты настежь даже в самые сильные морозы, потому что церковь, где служил священник Леонида, не отапливалась, и он боялся резкой смены «климата».

Я возвращаюсь домой. Холодище. Утром чуть-чуть топили, «чтобы пахло теплом», но печка у нас никудышная, быстро остывает. Учебник географии лежит на столе нераскрытый. Завтра будет письменная, но я учить не буду. Откровенно говоря, у меня нет охоты учиться. Дядина смерть спасла меня от переэкзаменовки по латыни и греческому. Я сам видел, как учитель, скосив глаза на траурную повязку у меня на рукаве, передумал и исправил четверку и тройку на две пятерки. Ни стыда, ни чувства неловкости я не испытывал тогда. Полагалось бы оскорбиться этой подачкой, но я ничего такого не чувствовал. Даже удивительно. Я начисто забыл про этот случай и только вот сегодня вспомнил. Потому-то и надо бы хоть немножко подготовиться к письменной, но у меня на уме совсем иное.

Слышу стук в дверь, стук не условный, а обычный. Знаю, что это не доктор Хаш, и мне не хочется открывать дверь. Видимо, пришла соседка что-нибудь попросить или вернуть долг. Пусть стучит, пока ей не надоест. Стук. Опять стук.

Иду открывать. Иду нерешительно, сам не знаю, что со мной сделалось. У двери Пауль.

— Ты спал?

— Нет.

— Я уже четверть часа стучу.

— Что тебе нужно?

— Не держи меня здесь. Я тебе скажу.

Он вошел, сбросил на стул в прихожей свою «курташку» — так он обычно называл свое пальтишко, которое носил еще в четвертом классе. Он даже не стряхнул снег. Шапку он вообще не снимал. У него обморожены уши, он и на уроках, с разрешения директора, сидел в шапке. Только во время молитвы снимал ее, прикрывая уши ладонями.

— Ты что, уроки учишь? — спросил он.

— Нет.

— А чем ты занимался?

— Ты давай рассказывай!

— Ждешь кого-нибудь?

— Жду.

— Не жди, не придет.

— Позже придет.

— Никогда уже не придет.

— Ладно, давай говори, что ты хотел мне сказать.

— Вот это самое. Он не придет.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю.

— Ничего ты не знаешь.

— Я про доктора Хаша говорю.

— Я вовсе и не его жду.

— Его. Я тоже его ждал.

— Ты?!

— Я ему тебя и рекомендовал.

— Ты?!

— Когда ты грипповал, я дал ему твой адрес. Конечно, не только поэтому.

— С тех пор он стал бывать у нас.

— Больше уже не придет. Наверное, никогда.

— Почему?

— Ты отнес медикаменты?

— Да.

— Рассказывай все по порядку.

— Вечером, ровно в семь я был на виадуке. Подошел железнодорожник и спросил, не видел ли я мальчика с санками. «Да, видел, — сказал я. — Санки с дровами». — «Точно, с дровами», — подтвердил он. Я ему отдал сверток с медикаментами.

— Там не медикаменты были.

— Что ты споришь? Мне доктор сказал, что это медикаменты для больных в лагере.

— Это он только так сказал.

— А что там было?

— Танк.

— Иди к черту!

— Ничего не было.

— Как это ничего?

— Пустые флаконы.

— Врешь!

— Нет, не вру. Это тебя проверяли. На первых порах дали такое задание. Важно было узнать, как ты с ним справишься, а что переправишь — это уже не важно.

— Ну, и как я справился?

— Сориентировался.

— Так и доктор считает?

— Доктор не придет. Я тебе сказал, что он не придет больше.

— Почему? Ты же говоришь, что я сориентировался.

— Два часа тому назад его забрали.

— Арестовали?

— Да. Потому я и пришел.

— А что я должен сделать?

— Ничего. А что бы ты хотел сделать?

— Не знаю. Вот я и спрашиваю тебя.

— Спрашивать буду я. Хочу послушать, что ты станешь отвечать в случае, если…

— Никаких «если». Что бы там ни было, я ничего не знаю, никакого доктора Хаша не знаю.

— Нет, знаешь. Он тебя лечил от гриппа.

— Только и всего. После я его уже не видел больше.

— Нет, видел. Он приходил к тебе.

— Один раз. Он забыл у нас шприц, за ним и приходил.

— Врешь!

— Я прекрасно помню. Только один раз. Взять свой шприц.

— Врешь, мерзавец!

— Нет, господин полицейский! Один-единственный раз. Говорю вам, он забыл тут свой шприц.

— Погоди, все нам скажешь, мы тебя заставим!

— А мне нечего говорить. Я сказал: он был только раз. И потом еще приходил один раз.

— Взять шприц?

— Точно, господин полицейский, взять шприц.

— Я тебе покажу «шприц»! Врун, негодяй, мерзавец!

Пауль с кулаками двинулся на меня, и я опять закричал:

— Только один раз был. Взять шприц! Один раз!

Пауль разжал кулаки, погладил меня по голове озябшими руками, прижал меня к груди, и я услышал, как у него стучит сердце.