Не убоюсь зла

В камере меня встретил пожилой солидный человек с испуганным взглядом зека-новичка. Подавленность моя к этому времени прошла, уступив место уверенности вернувшегося домой хозяина и сентимен-тальным ощущениям человека, оказавшегося там, где он провел свою юность.

Да, подавленность прошла, но разочарование осталось. Как ни гнал я от себя надежду на чудо, она весь день жила в самой глубине души. Чего я ожидал? Встречи с родными в московском аэропорту? Немедленного освобождения? Отправки с места в карьер в Израиль? Не знаю. Но после того, как я внезапно был вырван из заточения и оказался в небесах, над миром ГУЛАГа, все казалось возможным, а приземление в том же мире привело к мгновенному отрезвлению после опьянения чистым кислоро-дом высот.

Скорее всего, меня привезли сюда для профилактических бесед или допросов по какому-нибудь другому делу. Но почему такая срочность? Только на одно горючее для самолета сколько денег ухлопали! Да мало ли что. Сказал, например, некий высокопоставленный кагебешник: "Когда можно будет приступить к допросам Щаранского?" А усердный подчиненный ответил: "Хоть завтра!", но тут же спохватился, а вдруг начальник понял его буквально, и распорядился немедленно доставить меня в Москву...

Вот такие забавные, но в общем-то вполне реальные для советской бюрократической системы картины представлялись мне вечером в каме-ре. Что ж, приходилось мириться с возвратом из страны чудес...

Мой сосед, попавшийся на взятках чиновник, рассказу о путешест-вии из лагеря в Москву не очень поверил. Кавалькада из трех машин ра-ди одного зека, гаишники, отдающие честь, ну что за бред! И только предположение о расторопном чиновнике, срочно затребовавшем меня из зоны, чтобы ублажить своего начальника, показалось ему вполне ре-зонным.

* * *

И все же в первые два-три дня я еще надеялся: а вдруг?.. Но прошло десять дней, меня никто не тревожил, и я быстро втянулся в нормаль-ный лефортовский режим. Теперь, набравшись в ГУЛАГе опыта, я, на-конец, оценил справедливость слов моего следователя: "Лефортово -- курорт по сравнению с другими тюрьмами". Действительно, еда почти не уступала больничной, ларек -десятирублевый, даже витамины я продолжал получать. Правда, воздух, которым мы дышали на прогулке, а зеков теперь выводили на крышу тюрьмы, был, конечно, не тем, что на Урале. Но самое главное, я вновь встретился с друзьями своей гулаговской юности: героями книг, хранившихся в великолепной лефортов-ской библиотеке. Интересно, какие теперь сложатся у меня с ними отно-шения? Теперь им уже не надо было меня утешать, успокаивать, убеж-дать в том, что существует мир высших ценностей, ради которого можно и смерть принять. На сей раз они просто рассказывали мне о том, что пережили, и я слушал каждого из них, как один ветеран войны другого, сверяя его боевой опыт со своим.

...Утром десятого февраля я получаю из библиотеки заказанные кни-ги: пьесы Шиллера и роман Гете "Годы учения Вильгельма Мейстера" -- и, предвкушая удовольствие, начинаю их листать. Вдруг открывается кормушка:

-- На вызов.

Ага, вспомнили, наконец, обо мне! Что ж, давненько я не был на до-просе. Посмотрим, как это делается теперь. Но приводят меня не в след-ственный отдел, а в ту самую буферную камеру, где я уже дважды начи-нал и однажды заканчивал свою лефортовскую жизнь. Опять этап?

Меня раздевают. Отбирают все, что я недавно получил в лагере, и выдают... гражданскую одежду! Господи! Это действительно что-то но-вое. Пытаясь скрыть волнение, натягиваю на себя тонкое белье, голу-бую рубашку, огромные серые брюки и такой же пиджак.

-- Дайте мне ремень, -- говорю, -- брюки не держатся.

-- Не положено.

После короткого совещания один из ментов уходит и вскоре возвра-щается с обрывком бечевки. Я кое-как стягиваю брюки, но это мало по-могает, и в ближайшие два дня мне придется все время поддерживать их, чтобы не свалились. Затем я получаю носки, туфли, шарф, длинное синее пальто и зимнюю шапку, в каких ходит половина Москвы. А гал-стук, который тоже был среди вещей, один из ментов забрал, сказав:

-- Получите потом.

Наконец мы выходим в тюремный двор, где я вижу тех самых кагебешников, что доставили меня в Москву из Перми. Подхожу к ним и спрашиваю:

-- Что будет с моими вещами -- и теми, что остались в лагере, и те-ми, что сейчас здесь, в тюрьме?

-- Вам их скоро отдадут.

-- Без книги псалмов я никуда не поеду.

Меня хватают за руки и тащат к стоящей неподалеку "Волге", но я громко протестую, кощунственно нарушая своим резким голосом благо-лепную лефортовскую тишину. Начальник тюрьмы, который тоже здесь, среди моей свиты, что-то шепчет одному из офицеров, тот уходит и вскоре возвращается с книгой, которую передает "интеллигенту".

-- Получите ее на месте.

Только теперь я замечаю кинооператора и фотографа, суетящихся вокруг нас и снимающих все происходящее. Вот это да! Ну, дай Бог, чтобы я остался в ГУЛАГе только запечатленным на их пленках!