Не убоюсь зла

-- Вы еще спрашиваете, почему у меня плохое настроение? Натрав-ливаете сокамерника -- он же теперь на меня буквально с кулаками бро-сается, думает, что я его оклеветал! Я ведь вам, гражданин следователь, ясно сказал: вы, и никто другой, лично сообщили мне, что Роберт Тот на свободе. При чем же здесь Тимофеев? Я требую от прокурора, чтобы по-пытки КГБ отравить обстановку в нашей камере были немедленно пре-кращены!

Оторопевший Илюхин переводил взгляд с меня на следователя и об-ратно: он ничего не понимал. Солонченко же -- о, это было зрелище! -- побледнел, по-настоящему испугался. После долгой паузы первым по-дал голос прокурор:

-- Александр Самойлович, вы знаете, о чем идет речь?

-- Да видите ли... -- робко начал Солонченко, но сразу же перешел на агрессивный тон: -- Анатолий Борисович имел наглость (впервые он по-зволил себе такую грубость -- видимо, сказалось волнение) утверждать: дескать, я сообщил ему о том, что Тот -- на свободе. Это, естественно, ложь. Откуда этот факт ему известен, я представления не имею. А что касается вашего соседа по камере, -- обратился он ко мне, -- так я даже не знаю, кто он.

-- Знаете или нет, меня не интересует. Я требую прекратить натрав-ливать его на меня в поисках стрелочника, ответственного за ваши ляпы.

Тут в разговор вступил Илюхин. Говорил он, как и полагается про-курору по надзору, строгим голосом, в упор глядя на Солонченко:

-- Вопросами изоляции заключенных занимается тюрьма, а не след-ственные органы. Если у следствия есть какие-то подозрения, оно может обратиться к руководству тюрьмы.

-- Но именно так мы и поступили, когда Володин направил Петрен-ко письмо по этому вопросу, -- быстро ответил тот. -- А больше я ни о чем не знаю!

Так я узнал о письме, которое увидел полгода спустя при ознакомле-нии с делом, -- в нем Володин требовал от Петренко пресечь мою связь с волей. Какие еще мне нужны были доказательства, что ситуация за тюремными стенами развивается совсем не так, как хотел бы КГБ! Друзья мои держатся стойко, никто не арестован, не покаялся, ино-странцы не высланы. Период следствия, который, по замыслу охранки, должен был стать самым тяжелым для меня, оказался одним из самых интересных в моей жизни.

Возвращаясь в камеру, я испытывал легкую грусть: мне было ясно, что игра скорее всего закончена и наступают будни. Но оказалось, что и в следственных буднях есть немало любопытного.

14. СЛЕДСТВИЕ ПОДХОДИТ К КОНЦУ

Как я и ожидал, в конце ноября мне предъявили первый из мате-риалов, "найденных" дворником Захаровым во дворе дома, где жил Роберт Тот. Сделали они это без прежней торжественности, без на-меков на массовые аресты и не менее массовые покаяния -- все было буднично и просто. После признания Солонченко в том, что Тот на сво-боде, энтузиазма у них на время поубавилось. Следователь сказал лишь:

-- Ознакомьтесь. Даже Тот понимал, что ваша деятельность неза-конна, а вы этого никак признать не хотите.

"Материал" представлял собой довольно длинную ленту телекса -- чистовой и черновой варианты статьи Боба о моем аресте, -- а также ее перевод на русский. С волнением читал я о том, что происходило в доме Слепака, когда я уже был в Лефортово: как Дина бегала звонить в КГБ -- узнавать, там ли я; как переживала Маша, что я забыл свои теплые вещи; как Александр Яковлевич успокаивал всех, убеждая подождать с заявлением для печати до завтра... И хотя с того дня прошло почти пол-года, я вновь ощутил себя в обществе друзей, мне захотелось крикнуть им: не бойтесь, я держусь!

После текста статьи на ленте была примерно такая приписка: "Ник! Кажется, мы попали в переплет. "Известия" обвинили группу еврейских активистов в сборе секретной информации о местах работы отказников. Статью на эту тему я послал в газету в ноябре. Тогда Щаранский от-крыто помог мне. Один журналист сказал, что я был глупцом, написав ее, хотя и согласился, что в ней нет ничего криминального. За несколько дней до ареста Щаранский сообщил мне, что по полученным им сведе-ниям КГБ будто бы располагает записью какого-то разговора, состояв-шегося между нами; он полагает, что это -- провокация. Привет. 15-03-77-22-00".

Прочтя несколько раз это сообщение Боба своему редактору, я поду-мал: "Что ж, Боб, если ты и был глупцом, то не тогда, когда писал тот материал, а когда писал эту сопроводиловку. Ну почему бы не сказать то же самое в тексте самой статьи о моем аресте? Я помогал тебе не та-ясь, так и писать об этом надо открыто, чтобы КГБ не имел повода ут-верждать, что у нас есть секреты! И почему бы не отметить, что я со-трудничал с тобой, будучи абсолютно уверенным: ничего запрещенного для обнародования в информации об отказниках нет?"