Не ум.ru

На самом деле я немного поторопился. Засыпая, думал, что хорошо бы проснуться отпетым мошенником. Отпоют меня то ли в маленькой кладбищенской церквушке, то ли в такой же часовенке.

«Нет, это будет не мой случай», – выплетал я холстинку истории.

«Твой, твой…» – поломала узор история.

В открытом гробу мне, недвижимому и остывшему до антиприродных значений, все равно было холодно. Я это знал, но не чувствовал. Rigor mortis.

Трупное окоченение.

Оно наступило еще при жизни, но какое-то время удивительном образом не справлялось с ней, не сумело остановить. Другое дело сейчас. Пришло время. Мы с жизнью сдались.

Батюшка часто и резво хлопал укрытыми в перчатки ладонями, напоминая заводного зайца с металлическими тарелками. Только не жизнерадостного в светлом плюшевом безразличии, а призванно опечаленного и в темном. Если в принципе существуют траурные аплодисменты, то батюшка мог бы претендовать на возведение в эталон. Вот только мелко приплясывать под рясой ему не стоило. Это вредило полновесной картине и влекло мысли к карточным персонажам, чьи нижние части тел вечно скрыты перевернутыми верхними.

Кожаные перчатки каким-то скрытым от понимания смертных, неважно, в какой они фазе – «до» или «уже», изменили суть истово выполненного крестного знамения. Батюшка то ли поостерегся, то ли побрезговал – мы с ним были при жизни знакомы – их снимать. Или ступнями бородач выделывал нечто не слишком богоугодное… Кто знает?! Но только Господа осенило:

«Вот же скотина какая!»

И до моего угасающего, но не угасшего слуха из-под рясы вдруг донесся перестук копытцами. Я умершими мыслями улыбнулся находке Всевышнего, поп замер в ужасе, от чего больше – не знаю.

Всё приняв на свой счет, я как по команде встал, весь затекший, не принятый, не готовый пока трезво оценить происшедшее. И не трезво тем более тоже.

«Возрадоваться? Или наоборот?»

– Вот я тебе, каналья! – прикрикнули на меня мультиязычно. – Дурить он, гондон, господа вздумал!

Я, сдувшись, проникся родственным образом, вякнул дежурно-дурашливо:

– Виноват, ваше высокоблаженство!

– Спи уже, муфлон задиристый.

«Отпетый – это понятно. Отпели. Слабовато, убого даже, но состоялось. Почему мошенник? Про муфлона вообще молчу…» – настигло меня в тамбуре перед царством Морфея необязательное. Но для кого-то, наверное, важное. Знать бы еще – для кого. Точно не для меня.

«Не выебывайся. Радуйся, что живой…»

«Так я…»

«Ух ты, какой непростой клиент прибыл!»

Совсем другой голос.

«Недавно бесчувственный, как башмак без подошвы».

«Союзка» – хочу подсобить важным словом. Не выходит.

«Теперь, вишь… – сомнения его, говноеда, карают. Чувство вины – прямо сплошь фортиссимо! Все остальное – как рыбу гранатой глушит», – донеслось ниоткуда.

«Да это я. Как рыбу…» – шепчу сипло туда же, в никуда, и вваливаюсь в сон с невидимой, но ощутимо устрашающей верхотуры.

Разом с головой я погружаюсь во что-то не просто влажное или сырое. Бесконечно мокрое и теплое окружает меня. Я начинаю пугаться, уж не ароматизирующая ли я таблетка в писсуаре пивного бара, где на меня коллективно и самозабвенно мочатся? И понимаю, что неверно так негативно думать о снах. С другой стороны, именно этому меня обучили. Они же. Или те, кто их придумывает. Пишет? Снимает? Точного слова не подберу, слаб воображением, но в одном уверен: то, что получатся, он же конечный продукт, втюхивают нам, беспомощным.

Ни черта не смыслю в технологиях снов. И поучиться не у кого. Возможно, там, откуда все это «рулится», вообще не нуждаются в учениках.

Обычно это самое «там» я думаю с самой маленькой буквы. Вполовину от «…ам». Но сегодня она подрощена до Гулливера в стране лилипутов. Нет, контраст еще больше. «Т» смотрит на «…ам» с такого высокого верха, что едва различает буквы. Это заслуженно. Сегодня мне потрафили как никогда.

Любопытно, что из жизни память обычно стирает плохое, а из снов – хорошее. Потому что сны – это другая жизнь? «Очная», «заочная»… Как бы то ни было, но сегодня я подпишусь под любым дифирамбом устроителям снов.

15

Я ловец жемчуга в Желтом море. Красота. И я единственный русский на полмиллиона квадратных километров.

«Кто, интересно, их вымерял? Как? Рулеткой или… шагами? Но тогда это… Бог ты мой…»

Именно так, однако.

И Он сачканул, ушел, уклонился от педантизма. Или избежал? Возможно, принципиально не стал мелочиться, поскольку бог мелочей – это вовсе не бог, а его антипод. Проще говоря, слишком круглую выдал цифру в результате замеров.

Я ее принимаю. Как и ощущение собственной исключительности – с таким непривычным почтением меня с разных сторон изучает тутошняя треска. Она, на мой взгляд, вполне обычная, заурядная, совсем не желтая. Разве правильно в Желтом море водиться не желтой треске? Лично я этот диссонанс категорически не одобряю.