Не ум.ru

Кстати, еще немного ерунды. В смерти нет не только величия. В ней нет ничего почётного. Даже если гибнешь героически, то есть с полной и осознанной отдачей всего себя небу. Почёт, на мой вкус, явление скорее «досмертное». По востребованности, так сказать. Мне другое интересно: как, к примеру, если понадобится, умереть грамотно? В смысле – технично, современно, «в ногу», так сказать? Газ – архаика. Свободное падение – этажом не вышел. С лестничного пролёта, забравшись повыше, сигать? Какой-нибудь забулдыга окликнет:

– Старик, как насчёт закурить?..

И ты в пролёте вместо полёта. Нелепость. Можно, конечно, стукнуть себя по башке ноутбуком, но тут Siri воспрянет:

– Могу я вам чем-то помочь?

Тупик.

62

Мама с сестрой бабулю не то чтобы не признавали, они отвергали сам факт существования родственницы. Провинилась бабуля однажды, зато навсегда. Когда одобрила уход из семьи сына, то есть моего отца. Так что на похоронах я был бы в полном одиночестве, если бы не один загадочный персонаж. Он что-то тихо насвистывал, и свист его выпиливал в моем мозгу канавки, которые наполнялись предостережением «не свисти – денег не будет» и прочей подобной чушью. До сих пор, когда доводится мыслям возвратиться в день прощания с бабулей, на ум приходят две неразгаданные… Вру. Не до конца разгаданная одна загадка и совершенно неразгаданная вторая. «Кто это был?» и «Откуда узнал?».

Высокий, худой старик, костистый, прямой, ни намека на сутулость, лицо длинное, нервное, все как бы нацеленное вперед, заостренное. Для более точного описания его внешности я рискнул бы пофантазировать об экспериментах профессора Преображенского с рыбой, со щурёнком. Вот примерно такой у него мог бы получиться Щуриков. Напомню, что речь исключительно о внешности. Тем более, что характер, нрав этого человека так и остались для меня недоступны.

Какое-то время я ожидал, что старик подойдет ко мне ближе и скажет что-нибудь неожиданное, шокирующее. Например: «Крепись, внучек. Я твой настоящий дед».

Мои сведения о предке всю жизнь сводились к неоспоримому факту его существования. Еще к имени, давшем отчество моему отцу, и скудной, в то же время исчерпывающей характеристике: «пил безбожно». Ложкой сметаны в этом борще служило семейное убеждение, что сгинул дед где-то под Мариуполем. Возможно, под Мелитополем. Неизвестно как. При таком обилии вероятностей я бы не удивился, объявись дед в моей жизни столь неожиданным образом.

«Не очень-то старик с кладбища похож на «безбожно пившего». Пусть и много лет назад».

«Если бы сам завязал «много лет назад» – было бы с чем сравнивать? А так вроде как болтовня… Правильно понимаю?»

«Я никогда «безбожно» не пил».

«Ой ли?»

«Никогда. Без молитвы – да. Но не безбожно. И кстати, мне уже за пятьдесят. И сам уже давно дед. Одного деда на семью достаточно. Я бы норму такую ввёл, законодательную. Пенсионный фонд памятник бы мне воздвиг».

«На подоконнике, взамен фикуса, но поменьше…»

«Лучше деньгами».

63

Такая родня, как мужик с кладбища, вряд ли помогла бы поправить моё материальное положение, не та судьба, с моей схожая. Внешний вид старика недвусмысленно намекал на давно просроченное благополучие. Так давно, что остались только осанка, память и трость с витиеватым набалдашником. В подробностях рукоять трости я не рассмотрел, неудобно было, но показалось, что это ловчий пес и сработан он не из нержавейки.

Старик не произнёс ни слова, близко ко мне подходить не стал. Задержался поодаль, но не настолько, чтобы я усомнился в цели его прогулки среди могил. Насвистывать тут же перестал, хотя мелодия была подобающе месту грустная, да и звучала она, по правде сказать, очень неплохо, не по-дворовому, музыкально. Не знаю, может, неловкость почувствовал, проявил такт. Так или иначе, немного потоптался, переминаясь с ноги на ногу, словно засомневался: стоило ли вообще тащиться в такую даль, туда, где свистеть неловко? Потом подошёл к краю могилы с дальней от меня стороны, подобрал комок сухой, на удивление, глины, растёр его между пальцами над заполненной нежиличкой ямой. Как посолил.

Глина была бурой, будто перемешанной с кровью, а небо мозолистым, все в пузырях грозовых туч.

Я, помявшись, предложил ему выпить, помянуть бабулю, но старик лишь рукой махнул. Не махнул даже, а приподнял руку и опустил. Никакой небрежности, не отмахнулся. Движение получилось, как вздох: «Кому этим поможешь». И ушёл.

Я смотрел ему вслед и видел, понимал, что удаляется он недалеко, ненадолго. Вовсе не о том, что вернётся после моего ухода, думал. Совсем иное.

Мне некуда было спешить, я дожидался, пока управятся землекопы, и думал, как через пару минут покину это место, засеянное сомнительным вечным покоем. Уйду с несказанным облегчением, обещанием часто возвращаться и фальшивой уверенностью, что раз обещал, то все выполню без обмана. А он, старик, прошёл сквозь кладбищенские ворота и, наверное, ничего не почувствовал. И ни о чем особенном, скорее всего, не подумал. Наверное, будь мы оба лет на двадцать моложе, такой сумасшедшей разницы между нами не случилось бы. Но кто знает.