Не упусти

А потом четыре пары глаз соскользнули с Клэр и перешли на Сороку. Она молча собирала вещи со странным выражением лица, потому что, естественно, из всех собравшихся сегодня была единственной, кто в худшую ночь своей жизни сосала член Брэндона Фиппа.

– И правда созвучно, да? – спросил Здешний, когда Маргарет неуклюже встала и вышла из‐за обеденного стола, направляясь к дверям столовой со всей целеустремленностью, на которую способен человек, сгорающий от стыда.

Здешний добавил: «Как, мы уже уходим?»

И пошел за ней в коридор.

* * *

Сорока не подходила к шкафчику в середине дня уже шесть месяцев и три недели, но сейчас ей почему-то было спокойно. Шел обед, и Эллисон ела в столовой со всеми остальными десятиклассниками.

Она старалась не думать о том, как легко Клэр шутила о том, чтобы отсосать Брэндону Фиппу (что при других обстоятельствах было бы совершенно не обидно). Сорока думала об этом так долго, что возле стенки горла появился странный привкус. Что‐то горячее и липкое скользнуло по подбородку. Она не могла вздохнуть.

Слезы жгли глаза. Руки Брэндона Фиппа путались в ее волосах.

Она бросила книги в шкафчик намеренно громко, чтобы отвлечься от мыслей, дико мелькавших у нее в голове. Маргарет чувствовала, что Здешний где-то рядом, но не показывался, а прятался в стороне. Может быть, он боялся того, что чувствовала сейчас Сорока – ярости, которая текла по венам и распаляла кожу.

Хорошо. Пускай боится. Пусть все боятся того, что Сорока может с ними сделать.

Она засунула учебник за учебником в шкафчик и захлопнула его с приятным грохотом, который эхом разнесся по коридорам и отозвался в ее черепе.

Сорока осталась с рюкзаком, где лежал желтый блокнот – тот самый, что, вполне возможно, был частью ее самой, так тесно она была с ним связана. И ручка, которую она создала. И телефон, забытый и отключенный.

Сорока собиралась уйти.

Маргарет не нужна была эта школа; не нужен был этот город, не нужен был этот мир, ведь она могла вернуться в свой собственный.

Поэтому она развернулась, готовясь вырваться из этого ужасного места, спастись от невыносимого воздуха…

Но кто-то преградил ей путь. Два человека.

Первой была Миссис Хендерсон – школьный психолог с радаром на расстройства пищевого поведения. Второй – заместитель директора школы Далекого, женщина по имени Аманда Вуд, с лицом столь же суровым, как и ее имя. Ее рот сжался в такую прямую линию, что по нему можно было проверить ровность линейки.

– Мисс Льюис, – сказала она, и Сорока про себя отметила, что когда взрослый называет тебя по фамилии, хорошего ждать не приходится. За этим никогда не следовало чего-нибудь приятного, чего-то легкого, например: «Я просто хотела сказать, что у вас сегодня красивая футболка. Где вы ее купили?»

Как бы в подтверждение этой мысли Аманда Вуд добавила:

– Пожалуйста, следуйте за мной. Мы бы хотели немного с вами поболтать.

У Сороки было два варианта.

Конечно, первый— пойти с ними. Он казался очевидным.

Второй вариант был чуточку коварнее. Вкратце – развернуться и сбежать.

– Ой, снова ты все драматизируешь. Поболтай с этими милыми дамами, ты от этого не умрешь. Да и вот-вот прозвенит звонок. Ты же не хочешь устраивать сцену, правда? Никогда не знаешь, кто может подойти к шкафчику…

Этого было достаточно, чтобы сделать выбор.

Сорока изобразила на лице улыбку, которая, как она надеялась, говорила между строк: «У меня все хорошо, и я – счастливая ученица, которая ладит со сверстниками». Она кивнула, сказала «конечно» и последовала за двумя женщинами по коридору.

Маргарет уже бывала в кабинете школьного психолога в прошлом году, так что знала, куда они направляются. Миссис Хендерсон взяла за правило встречаться с новичками индивидуально, проводить получасовые занятия, чтобы представиться и раздать брошюры о здоровом питании. С тех пор она сделала небольшой ремонт: в одном углу комнаты стояло новое растение, а большую часть стены занимала картина. На ней было море в спокойный солнечный день, а по морю, вдалеке, плавал единственный парусник – так далеко, что нельзя было сказать, есть ли на нем кто-нибудь. Вода на картине в самом деле казалась мокрой, как будто можно упасть в нее и очутиться в другом мире. Сорока подумала, что читала о чем-то подобном. Раньше бы она и не поверила, что такое возможно. Но теперь поняла, что так действительно бывает.

– Тебе нравится? – спросила миссис Хендерсон, ошибочно приняв молчание Маргарет за восхищение. – Ее нарисовала моя дочь.

Была ли она частью терапии, размышляла Сорока, частью лечения от анорексии? Это она сказала ей нарисовать море, чтобы оно смотрелось как настоящее?

– Ради бога, просто скажи «да».