Не время для славы

И на этой Шуре не было Магомед-Салиха, брата Шамиля, потому что Магомед-Салих, единственный оставшийся в живых участник расстрела полпреда, сделал то, от чего отказался Джаватхан. Он выступил по телевизору и заклеймил позором иностранных наймитов, пытающихся взорвать республику, а потом он получил какой-то смешной срок, и жил сейчас вместе с семьей в гостевом домике в резиденции. А брат замаливал его грехи в ОМОНе.

Джамалудину Кемирову надо было продемонстрировать, что он может больше, чем федералы. И он это демонстрировал. И был совершенно при этом беспощаден. Потому что федералы могли перестрелять кучу народу, и иногда в этой куче они и в самом деле могли застрелить боевика, но никогда никакой Мао, никакой спецназ и никакое УФСБ не могли заставить бывшего полевого командира выступить перед камерами.

ФСБ убивала людей, а Джамал их ломал. И хруст их костей был слышен по телевизору.

На этой Шуре не было тех, с кем дружил Булавди. Тех, кого он считал равными. Они или лежали в могиле, или играли в бильярд с Джамалом. Зато были другие. Им было по двадцать лет, а то и по восемнадцать. У них были железные сердца, чугунные мозги и стеклянные глаза, в которых навсегда застыли две-три вытверженные ими фразы из Корана.

Когда этим мальчишкам было восемь, школы не было, а была война, и вместо школы были рассказы о боях и героях. Эти мальчики выросли в мире, который был на тысячу лет младше того мира, что в Америке и даже в Москве, они не видели ничего, кроме войны, и не думали ни о чем, кроме как о том, чтобы убить своего мента и отомстить за своего отца.

Три дня назад эти молодые придурки, во главе с Мурадом Мелхетинцем, заехали в Бештой, чтобы присмотреться, нельзя ли убить Джамала, да не в сам Бештой, а в родовое село Кемировых, и на выезде из села их заприметили мальчишки, которые играли в футбол. Мальчишки окружили машину и стали спрашивать у моджахедов, кто они, и когда они стали звонить охране, моджахеды перепугались и открыли огонь.

Им было достаточно уехать, и все, а они расстреляли троих пацанов, младшему из которых было десять лет, и весь Бештой стоял на ушах, а Мурад, вдобавок, имел глупость заявить публично, что он отбился от засады агентов ФСБ, хотя решительно все в республике знали, что мальчишкам было по одиннадцать лет, и у одного отец был врач, а у другого – мелкий чиновник в мэрии.

О да, этих

Джамал не мог бы перевербовать. Да и не хотел.

Вопрос был в том – зачем они Булавди?

Булавди обнимался с людьми и говорил «Салам», а когда он дошел до края поляны, он увидел там Мурада Мелхетинца. Тот сидел на полупустом рюкзаке, – высокий, сильный, с черными счастливыми глазами над черной небольшой бородкой, и точил десантный нож. Многие на поляне беспокойно оглядывались, заметив, что Мурад не встал, и один из моджахедов даже дотронулся до его плеча. Но парень так и не поднял голову, и рука его, с зажатым в ней ножом, все так же ходила по бруску – вверх-вниз.

– Я слыхал, – сказал Булавди, останавливаясь перед Мурадом, – что ты сделал большое дело. Ты застрелил мента, который гулял в парке, а потом ты застрелил еще какого-то человека по имени Али. Правда, он был не мент, а пожарный, но все равно на нем была форма.

– Они сами выбегают на меня, – сказал Мурад, – едешь – а вот он мент.

– Так зачем ты убиваешь мусульман? – спросил Булавди.

Он стоял перед мальчишкой, в камуфляже и с тяжелым рюкзаком за плечами. На широком поясе, стягивавшем камуфляж, теснились карманчики для обойм и гранат, и в кобуре на поясе сидел «стечкин», а за плечом его болтался «калашников», – а бывший чемпион мира по боксу среди юниоров по-прежнему сидел, вытянув ноги, и нож в его руке ходил – вжик-вжик – по бруску.

– Я убиваю не мусульман, – ответил Мурад, – а кяфиров и муртадов.

– Ты убиваешь мусульман, и убиваешь их без разбора. Тебе все равно, кто этот человек, пожарный или гаишник, была б на нем форма, и ладно. Ты как маньяк. Даже Джамал не делает такого, потому что еще никто не слышал, чтобы Джамал ехал по городу, высунулся в окошко да и убил. Джамал знает, кого убивает. А когда ты убиваешь мусульманина, ты только множишь ряды тех, кто ненавидит нас. Зачем ты делаешь это? Или тебе заплатила Русня?

– Если тебе так нравится твой шурин, – засмеялся Мурад, – почему бы тебе не наняться ему в палачи? Чо ты делаешь здесь? Ступай в ОМОН.

Мурад был еще очень молод: ему не было и двадцати. У него было гладкое белое лицо и необычные для горца зеленовато-голубые глаза, и Булавди вдруг вспомнил их общего односельчанина – маленького Алихана.

Говорили, что сын Исы сменил фамилию. Два месяца назад, когда ему исполнилось шестнадцать, он получал паспорт и попросил написать в паспорт другую фамилию. Добро бы он еще попросил написать «Водров». Но он попросил написать двойную фамилию. В знак того, что у него два отца.

А ведь этот мальчик мог сейчас сидеть здесь. Рядом. Кирилл Водров украл у сына Исы не только имя, но и душу.