Не вычеркивай меня из списка…

Вчера она проскрипела своим проржавелым голосом: «Можно ещё чифирьку… полстакана…», обращаясь уже прямо ко мне. Я окликнула Ури – вот, мол, Галя просит добавки чая.

Он в подобных случаях никогда не зовёт обслугу, не мелочится. Сам принёс Гале чай, кусок ягодного пирога на блюдечке:

– Налетай, моя красавица!

– Я так удивилась, что она произнесла целую фразу, – признаюсь я. – Ушам своим не поверила.

А Ури в ответ и насмешливо так, и ласково:

– Нет, почему же, она у нас разгова-а-аривает…

Берёт в свои ладони корявые лапки старухи и спрашивает:

– Галя, как твоё отчество?

– Ма-а-арковна.

– Молодец. А год рождения твой?

– Ды… витнацтый…

– Умница. А где ты руки отморозила?

– На… вый… выйне…

– Как?! Она воевала?! – удивляюсь я.

– Она Герой Советского Союза, – нежно улыбаясь этой горке старой плоти, говорит Ури, поглаживая Галины скрюченные руки. – Ей недавно ещё один орден приезжали вручать. Она зенитчица, снайпер, сбивала самолёты. Кучу немецких самолётов сбила. А руки отморозила о снаряды, зимой. Они ж ледяные были, сами понимаете…

И, озирая зал со всей этой публикой, доживающей свой срок, принялся рассказывать о каждом, да такое рассказывать – волосы дыбом! Там у каждого биография на роман…

– Ты! Ты назвал меня сукиным сыном?! – несётся с отдалённого стола.

– Да! Да!

– Вот ещё наш военный контингент, – говорит Ури и кивает в сторону задиристой парочки, Моше и Элиягу.

– Как? Погодите… На какой же это войне?

– На нашей, – вздохнув, отвечает Ури. – На одной из наших войн. В одном танке подорвались. Вон, видите, у того и у другого рубцы на затылках? Экипаж машины боевой, как в той песне. Вот только не помню, кто из них кого вытаскивал и кто был командиром. То ли Моше, то ли Элиягу. Но оба, бедняги, пострадали необратимо. Оба – инвалиды ЦАХАЛа… В прошлом году сестра Моше хотела перевести его в какое-то дорогое место, но мы все и родственники Элиягу встали насмерть: как можно их разлучать!

– Ты – сукин сын!!!

– Я?! Ты назвал меня…

– Ты, ты! Настоящий сукин сын!

– Моше! – строго окликает Ури. – Прекрати, мальчик! Это некрасиво…»

* * *

Мы сидим за столом, чистым и пока ещё пустым: ужин скоро принесут. Завтра – Пурим, весёлый карнавальный праздник; минут пять как из столовой высыпалась компания студентов соседней ешивы, разодетых в костюмы. Битых полчаса они здесь притоптывали, дудели в жестяные дудки, крутили трещотки и распевали песни. Когда наконец убрались, стариковское общество за столами осталось – как берег в отливе – в цветных колпаках и блескучих паклях на головах, с накрашенными щеками. Более всего это напоминает массовку в одном из фильмов Феллини.

Мама похожа на старого клоуна: кто-то нахлобучил ей на голову пластиковую шляпу-котелок и обвёл губы пунцовой помадой. Это не издевательство, а хорошая примета: в Пурим принято наряжаться и дурачиться.

– Видишь… – она обводит зал тощей рукой. – Это всё моя работа! Дело было на базаре, продавец разложил товар… А я понимала, что понадобится и Илюше, и Яше… и всё быстренько провернула!

– Ты молодец, мам… Вот тебе суп несут.

– Я хочу, чтобы ты забрала это домой.

– У меня есть дома обед. Это тебе. Бери ложку, приступай!

Начинает хлебать куриный бульон…

В этом наряде она похожа на героя какого-то романа Диккенса, и я достаю телефон, чтобы сфотографировать карнавальную маму.

– Мммм! Очень вкусно! Как дела у твоего Бори?

– Спасибо, всё хорошо. – Я радуюсь, что она помнит, кто такой «мой» Боря.

– Как его романы?

– Ты имеешь в виду – что? – уточняю. – Если женщин, то последние тридцать пять лет его роман – это я. Если ты о книгах, это снова ко мне. Книги в нашей семье пишу как раз таки я.

Она опускает ложку в тарелку, вытаращивает глаза и ухмыляется. При этом её котелок биржевого маклера сползает на левое ухо, так что вид у неё не только старого, но и пьяного клоуна.

– Да ты что?! Не врёшь? Забавно. Никогда бы не подумала.

И это мама, грустно думаю я, это моя мама, которой всегда доставался первый, сигнальный экземпляр новой книги, на полках у которой все мои книги стояли ровными рядами соответственно году издания, с цветными закладками в местах, которые ей особенно нравились. Вот кто был моим преданным читателем!

Я собираюсь отчалить – за окнами, в озарённой фонарями жёлтой тьме, сидят или движутся персонажи нашего Дома: пациенты, нянечки, медперсонал и кое-кто из припозднившихся посетителей. Ужин закончен, и явившаяся Зина уже наяривает на своём синтезаторе сплошную лирику, усиливая звук, если кто-то из публики поднимает голос, и дирижируя подбородком, призывая всех подпевать или прихлопывать…

По коридорам энергичным шагом в туристических ботинках шагает Женя-Марафон. Проходя мимо вечерней компании за столами, доброжелательно и твёрдо пересчитывает всех взглядом.

– Марафон!!! – кричит ей в спину Иосиф, бывший директор Магнитогорской средней школы. На лысине его – серебристая пакля бутафорского парика, глаза вылуплены в постоянном бешенстве, он потрясает очками, сорванными с носа, и вполне может запустить ими в кого угодно, и это тоже – Диккенс:

– Сдохни, Марафон-Гандон! Я те вставлю пятую спицу в колесо!!!