Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Участок ваш я тоже видел, там толком ни места, ни оборудования. – Зима обиженно запыхтела. – А дом большой. И матушка как раз багажом занималась. Будет рада отвлечься. – Теперь на него посмотрели с недоумением. – После… несчастного случая она не рискует оперировать живых. А вот с мертвыми управляется отлично. И точно скажет, что с вашим знакомым случилось. Настолько точно, насколько это возможно.

И снова посмотрели на Бекшеева с сомнением, но спорить не стали.

Как и продолжать разговор, свернувший не туда.

Ничего, он найдет время и для него. Все-таки личные дела и личные впечатления – это немного разное.

Барский Фрол Аксютович. Сорок восемь лет. Мещанин, родом из Менска. Инженер. Уровень дара – средний. Мобилизован в первые недели от начала войны.

Специализация – саперное дело.

Не женат.

Родни не имеет. Не осталось. Мать и братья погибли там, в Менске. Отец остался где-то недалеко, хотя по сей день числится пропавшим без вести. Барин мог бы подать прошение о признании мертвым, но не подает.

Все равно?

Или как прочие спешит отстраниться от той жизни, сделать вид, что вовсе ее не было? В нынешней Барин носит чесучовые костюмы и шелковые галстуки. Рубашки его белы. Запонки поблескивают драгоценными камнями, пусть бы и не огромными, но все одно не такими, какие можно позволить себе за жалование жандарма.

Живет на съемной квартире. Платит регулярно. И регулярно же запивает. Впрочем, тихо, и это уже многое.

И… все.

Пожалуй.

У Барского холеное лицо с очень правильными чертами. Он зачесывает волосы гладко, смазывая их воском. Закрашивает седину. И гладко бреется, оставляя лишь тонкую нить усов. Привычки у него своеобразные. Неспешная речь, преисполненные чувства собственного достоинства жесты. И выглядит моложе своих лет. Такой бы понравился женщинам.

– Эй, – из задумчивости вывел голос Зимы, – плохо?

– Да нет. – Бекшеев потер переносицу и огляделся. Надо же. Приехали. – Бывает. Задумываюсь.

– О том, как Мишку доставать станем? В конторе вон носилки есть. Может, я схожу? Тут, если дворами, рядом совсем. И кого из ребят кликну.

– Хорошо. Я посижу немного, если не возражаете.

Бекшееву было несколько неудобно. Он сам должен был бы и распорядиться, и сходить. И сделать хоть что-то полезное. Но нога разнылась, и он не был уверен, что та вовсе выдержит вес. А трость осталась дома. Вот что с нею? С ногой? То ли перенапряг, когда на скалы лез, то ли в целом усталость сказывается.

Барский еще вчера смотрел на начальство с плохо скрытой насмешкой. И губы кривились: казалось, он собирается что-то сказать, непременно едкое, но сдерживает себя.

А вот Сапожник другой. Он же – Сапожников Алексей Николаевич. Он молчал. И глядел в пол. И казалось, он пребывает в состоянии то ли сна, то ли тяжкого похмелья. Невысокий человечек в мятом костюме. Воротничок рубашки потемнел. И на засаленных рукавах пиджака проступали пятна.

И странно, потому как Сапожниковы – род известный. Обширный.

И отец Алексея Николаевича к губернатору Петербурга вхож, если вовсе не в императорский дворец. А у сына взгляд такой вот… с легкой безуминкой.

Агент влияния.

Вот и все, что в личном деле имеется. И даты работы. С тридцать девятого по сорок пятый. А дальше – гриф, притом такой, что собственного Бекшеева допуска не хватило. Когда же обратился, то… посоветовали собственным здоровьем заняться.

– Не стоит ворошить некоторые дела. – До этого разговора снизошел замглавы внешней разведки, правда, вовсе не ради Бекшеева, скорее уж матушке его отказать не сумел. – Парень жив. И умом не повредился, что чудо. Работает себе жандармом? И пускай работает. Я и отцу его сказал, чтоб отстали. Наследником он не будет, тут оно понятно. И сам это знает. Отречение он самолично составил, отцу подал…

А тот, верно, не обрадовался.

Но у Сапожникова были еще сыновья. Герои. Те, которые могут медали показать. И рассказать, за что получены. А этот вот… уехал подальше.

– За ним приглядывали. На всякий случай. Ну да вел себя тихо, вот и…

Наблюдение сняли.

Давно.

– Он просто пытается жить, – сказал тогда дядька Владимир, глядя прямо в глаза. – Как ты. Как матушка. Как все мы… Просто у кого-то получается хуже. У кого-то лучше. Не береди ему душу.

И Бекшеев пообещал. Ну как… сказал что-то такое, соответствующее моменту.

Медведь… Тут как раз все просто.

Штурмовик. И маг изрядной силы. Будь родовитым, сделал бы карьеру, а так уперся в унтер-офицерский потолок. Потом ранение. И почетная ссылка на Дальний.

Лютик.

Шестьдесят пять лет. Самый старый из всех. И самый, пожалуй, опасный. Ликвидатор. И снова закрытое личное дело. Разве что ряд выписок дает представление, что этот вот молчаливый старик в вязаном жилете ярко-желтого цвета отлично управляется и с ножами, и с удавкой.

И со многим иным.

Но вот невесты… Впрочем, даже спустя десять лет мужчин много меньше, чем женщин. Это разве что на Дальнем иначе. А там, на Большой земле, даже Лютик был бы ценным призом.

Молчун. Молчанов Севастьян Янович.