Не вышел из боя

Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков, —

Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.

Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,

Щёлкал носом — в нём был спрятан инфракрасный объектив, —

А потом в нормальном свете представало в чёрном цвете

То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив.

Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной,

Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад,

Искажённый микропленкой, ГУМ стал маленькой избёнкой,

И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.

Но работать без подручных, может — грустно, может — скучно.

Враг подумал, — враг был дока, — написал фиктивный чек.

Где — то в дебрях ресторана гражданина Епифана

Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.

Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным.

Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.

В общем, так: подручный Джона был находкой для шпиона.

Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел.

— Вот и первое заданье: в три пятнадцать, возле бани,

Может, позже, может, ране — остановится такси.

Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора,

А потом про этот случай раструбят по Би-би-си.

И еще. Оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже

К вам приблизится мужчина с чемоданом, скажет он:

«Не хотите ли черешни?» — Вы ответите: «Конечно».

Он вам даст батон с взрывчаткой — принесёте мне батон.

А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, —

Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин…

Враг не ведал, дурачина — тот, кому всё поручил он,

Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.

Да, до этих штучек мастер, этот самый Джон Ланкастер.

Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек.

Обезврежен он, и даже он острижен и посажен.

А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.

Лукоморья больше нет…

Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.

Дуб годится на паркет, — так ведь нет:

Выходили из избы здоровенные жлобы,

Порубили все дубы на гробы.

Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,

Но явился всем на страх вертопрах!

Добрым молодцем он был, ратный подвиг совершил–

Бабку-ведьму подпоил, дом спалил!

Ты уймись, уймись, тоска

У меня в груди!

Это только присказка —

Сказка впереди.

Здесь и вправду ходит кот, как направо — так поёт,

Как налево — так загнёт анекдот,

Но учёный, сукин сын, цепь златую снёс в торгсин

И на выручку один — в магазин.

Как-то раз за божий дар получил он гонорар.

В Лукоморье перегар — на гектар.

Но хватил его удар.

Чтоб избегнуть божьих кар,

Кот диктует про татар мемуар.

Ты уймись, уймись, тоска

У меня в груди!

Это только присказка —

Сказка впереди.

Тридцать три богатыря порешили, что зазря

Берегли они царя и моря, —

Каждый взял себе надел, кур завёл и в нём сидел,

Охраняя свой удел — не у дел.

Ободрав зелёный дуб, дядька ихний сделал сруб,

С окружающими туп стал и груб.

И ругался день-деньской бывший дядька их морской,

Хоть имел участок свой под Москвой.

Ты уймись, уймись, тоска

У меня в груди!

Это только присказка —

Сказка впереди.

А русалка — вот дела! — честь недолго берегла

И однажды, как смогла, родила.

Тридцать три же мужика не желают знать сынка —

Пусть считается пока сын полка.

Как-то раз один колдун — врун, болтун и хохотун,

Предложил ей, как знаток бабских струн, —

Мол, русалка, всё пойму и с дитём тебя возьму! —

И пошла она к нему, как в тюрьму.

Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди!

Это только присказка —

Сказка впереди.

Бородатый Черномор в Лукоморье — первый вор.

Он давно Людмилу спёр, — ох, хитёр!

Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать:

Зазеваешься — он хвать и тикать!

А ковёрный самолёт сдан в музей в запрошлый год–

Любознательный народ так и прёт!

Без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь — пе

хнычь.

Ох, скорей его разбей паралич!

Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди!

Это только присказка —

Сказка впереди.

— Нету мочи! Нету сил! — Леший как-то не допил,

Лешачиху свою бил и вопил:

— Дай рубля, прибью а то, я добытчик али кто?!

А не дашь — тогда пропью долото!

Я ли ягод не носил? — снова Леший голосил. —

А коры по скольку кил приносил?

Надрывался издаля, все твоей забавы для,

Ты ж жалеешь мне рубля. Ах ты тля!

Ты уймись, уймись, тоска У меня в груди!

Это только присказка — Сказка впереди.

И невиданных зверей, дичи всякой — нету ей.

Понаехало за ней егерей!..

Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет.

Всё, о чём писал поэт, — это бред.

Ты уймись, уймись, тоска,

Душу мне не рань.

Раз уж это присказка, —

Значит, дело дрянь!

ПРО ДИКОГО ВЕПРЯ

В королевстве, где всё тихо и складно,

Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,

Появился дикий вепрь огромадный —

То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.

Сам король страдал желудком и астмой,

Только кашлем сильный страх наводил,

А тем временем зверюга ужасный

Коих ел, а коих в лес волочил.

И король тотчас издал три декрета:

«Зверя надо одолеть, наконец!

Кто отважится на дело на это —

Тот принцессу поведёт под венец!»

А в отчаявшемся том государстве —

Как войдёшь, так сразу наискосок, —

В бесшабашной жил тоске и гусарстве

Бывший лучший королевский стрелок.

На полу лежали люди и шкуры,

Пели песни, пили мёды — и тут

Протрубили на дворе трубадуры,