Не забывай меня, любимый!

Копчёнка убежала вперед всех, и вскоре её красная юбка мелькала во дворе большого дома на подклети с вырезанными на наличниках петушками. А через несколько минут Мери стало ясно, что цыганок здесь действительно хорошо помнят: из дома донёсся пронзительный женский крик.

– Да как ты, брехуха паршивая, только совести набралась ещё раз ко мне прийти?! Ах, глаза твои наглые, рожа чёрная, немытая! Думаешь, я из ума выжила, не упомню тебя?! Что ты мне в запрошлом годе сказала, врунья бессовестная? За что я полмешка муки отдала? За что целую кофту вынесла?! Ты, чтоб твой язык проклятый отсох, что мне набрехала?! Что сын со службы вернётся! Что денег пришлёт! Что женится! А от него ни слуху ни духу! И не пишет даже, анафема! Отдавай обратно кофту, колдунья бесстыжая!

– Я бесстыжая? Я бессовестная?! Да отвались мои уши и твой язык, старая дура!!! – раздался в ответ воинственный вопль ничуть не сбитой с толку Копчёнки. – Коли не помнишь ничего, коли башка, как тыква, пустая, так и молчи, когда тебе умный человек говорит! Я как тебе, несчастная, говорила? Я гадала, что вернётся к тебе сын, коли верой-правдой служить станет и не будет на него никакого начальского гнева! А он что?! Он, я тебя спрашиваю, что?!

– Охти, господи! Что?! – мгновенно упал до испуганного шёпота голос тётки. – Матерь Божия, да чего ж этот ирод там натворил опять?! Охти, ремня отцова на него нет… Цыганочка, дорогая моя, не дай помереть, скажи, что там с ним, бестолковым, стряслось?! Ответь хоть, живой он или нет?! Может, там из-за него новая война уже началась? Цыганочка, останься! Медовенькая, вернись! Цыганочка, один ведь сынок-то у меня, пожалей! Жданная, я курёнка тебе отдам и крупки насыплю!

– И половик вот этот ещё мне нужен! – Дверь дома распахнулась, и на заснеженный двор победоносно выплыла Копчёнка. – Да громче кричи, на всё село! Чтобы потом люди не говорили, что тебя цыганка обокрала! Пока не крикнешь – не ворочусь!

Вслед за Юлькой на крыльцо выскочила толстая тётка, наспех повязанная платком, с испуганным, встревоженным лицом. Руки её торопливо скатывали в рулон домотканый половик. Покончив с этим, она неловко сунула половик в подставленные руки Копчёнки, набрала воздуху и надрывно заголосила:

– Эй, люди-и-и! Я сама цыганке половик отдала! Сама-а-а! И крупы даю! И куру-у-у!

– Вот как надо-то! – улыбнулась Настя, покосившись на поражённую Мери. – Вот что значит – талан у цыганки от бога! Я сама сорок лет в таборе прожила, а так-то не умею! Ну да мы с тобой тоже пустыми не вернёмся. Знаю я тут один дом, пойдём туда.

Дом, куда Настя привела Мери, оказался не самым большим и не самым богатым в селе, но тем не менее добротно и любовно построенным: крепкие бревенчатые стены, ставни и наличники с затейливой резьбой, крытая железом крыша, высокое крыльцо с витыми столбиками. Некоторые разрушения были видны только в заборе: высокие ворота стояли покосившимися, держались криво на одной петле, рядом валялось несколько досок забора.

– Это когда осенью последнюю скотину угоняли, – приглашая цыганок в дом, поведала хозяйка, ещё не старая, высокая и сумрачная женщина в аккуратной юбке и кофте в мелкий горошек, с гладко убранными под повязку седыми волосами. – Ведь всё до последнего поросёночка прибрали, аспиды! Хозяин мой в воротах встал – не пущу, говорит, не дам, христопродавцы! Они его и…

– До смерти, родная? – шёпотом спросила Настя.

– Слава господу, нет. Измолотили только прикладами, я уж опосля его насилу выходила. Месяц, вишь ты, кровью ходил… После перестал. Но языка лишился напрочь, посейчас молчит, как идол каменный. Я уж и уговаривала, и плакала, и попа звала, чтоб почитал, – ничего! Молчит мужик! Может, научишь, что с им делать?

– Ай, у наших, думаешь, лучше? – отмахнулась Настя. – У меня сын лошадей в Смоленске держал, большую конюшню – так теперь там мыши в лапту играют! Слава богу, Гришка хоть противиться не вздумал. Чёрт с ними, сказал, цыган без лошадей долго не останется…

– Прости им господь… Красные аль белые забирали-то?

– А нам какая разница? Гришка и не спрашивал.

Разговаривая, обе женщины прошли в большую светлую комнату с выскобленным полом, на котором лежали чистые домотканые дорожки. У стены высилась горка с посудой, в углу висело несколько икон, на подоконниках жизнерадостно топорщилась красная герань. Посреди комнаты стоял стол под вязаной скатертью. Хозяйка и гадалка уселись за него, и Настя привычно вынула из-за пазухи разбухшую колоду старых карт, мельком показав Мери на лавку у стены. Рядом с лавкой был отгороженный цветной занавеской закуток. Оттуда слышалось тяжёлое, прерывистое дыхание.

– Кто у тебя там? – спросила Настя у хозяйки, покосившись на закуток. – Мужик твой?

– Не, он в другой горнице. Утром по дрова в лес ездил, умаялся, спит. А это пришлая…

– Пришлая? – слегка насторожилась Настя. – Откуда?