Не жалею, не зову, не плачу...

же изо всей силы дернул ее вверх вместе с ушами. Тот взвыл, и они на меня втроем.

Конец мог стать для меня печальным. Если сразу тройка опешила от моего налёта, я

успел каждому врезать и справа, и слева, то вскоре они опомнились, вцепились и

начали меня рвать на части. Белая рубашка моя повисла лентами, как юбка у

шотландца, я кидал их на рельсы, голый до пояса, но кидал уже из последних сил.

Спасла меня наша студентка, увидела битву на рельсах и вбежала с визгом: «Женьку на

остановке бьют!» Пол-общежития вылетело на подмогу во главе с Равилем

Аманжоловым. Недели две я ходил с перевязанной головой, в горячке не заметил, как

один из трёх звезданул меня по темени кастетом. Шляпу я забрал, но дело не в шляпе.

Всё равно тоска. Меня злила безымянность моего прозябания, серость и убожество

моих дней. «Жизнь медленная шла, как старая гадалка, таинственно шепча забытые

слова. Вздыхал о чём-то я, чего-то было жалко, какою-то мечтой горела голова».

Хотелось полюбить отчаянно и навсегда. Опасно полюбить, рискованно, чтобы

институт бросить, книги забыть, наплевать на диплом, на карьеру, на всё, и уйти за ней

на край света. Не хотелось прозябать посерёдке, рядовым, незаметным – только

первым, лучшим. Выдающимся хоть в ту, хоть в другую сторону. Горячила меня,

распаляла жажда нарушить, переступить каноны, препоны, загородки, перегородки, и

если уж рухнуть, так совсем в бездну, чтобы ахнули все. Где она, любовь моя страстная

и опасная, всем не зависть и ревность? Я один, и она одна, томится где-то без меня, как

я без нее, гложет нас порознь одна и та же тяга.

Зимой в спортзале я увидел девушку на гимнастике, совсем юную, в черном

купальнике. Личико отрешенное и наивное, слушает тренера, а улыбка легкая-легкая,

детская, нежная, ну как в сказке. Вот бы мне провожать ее домой после занятий куда-

нибудь далеко-далеко в Тастак или в Малую станицу, я люблю далеко ходить-заходить.

Как красиво она побежала перед прыжком, как спружинила на трамплине и взлетела,

никого не видя, и меня тоже. Вот кого я полюблю до беспамятства и смогу всё бросить.

Только сбудется ли, отзовется ли она, такая юная и недоступная. Гимнасты заканчивали

занятия, а легкоатлеты начинали. В четверг я приду пораньше – посмотреть на неё.

Спросил у ребят, кто такая. Вета Фёдорова, Иветта, с первого курса, чемпионка

«Медика». Сеня Бадакер был с ней в альпинистком лагере, он меня познакомит. Шёл я

домой по темной Уйгурской мимо штрафбата, усталый после тренировки, и грезил. Я

ее уже люблю. Мечту я построил, завтра из мечты начну строить действительность.

Начал. И скоро своего добился. Пошли и настучали.

Везет мне на имена – Лиля, Белла, Иветта.

28

Перед самым арестом я разбил зеркало, как нарочно, оно могло бы и уцелеть –

маленькое, крепкое, я брился, оно выпало из руки, уголок откололся, с досады я

хрястнул зеркальце об пол, и оно вдребезги. Верить в них, значит проявлять

благоразумие, подготовиться к неожиданности, успеть разрядить капкан. Если же ты

настроился бесшабашно, море тебе по колено, попадешь в беду со своим

легкомыслием. Ты демобилизовал себя, рассыпался и получай по заслугам. «Пусть

безликие боги примет мне всегда свою милость даруют».

16 мая я сдал экзамен по организации здравоохранения, через четыре для –

эпидемиология, и тогда мы уже студенты выпускного, пятого курса. 17 мая я пробыл

весь день на занятиях, пообедал наспех и бегом на кафедру военно-медицинской

подготовки. Здесь я лаборант с окладом 350 рублей. Стипендия 240 плюс надбавка 25

процентов за зимнюю сессию на «отлично», и получается больше зарплаты врача.

Сидел я в своей лаборантской со схемами, картами, санпакетами, вошел кривой

преподаватель химзащиты и сказал, что меня вызывает начальник кафедры. Захожу.

Полковник сидит бледный, растерянный. А напротив него двое в штатском. Не бледные

и не растерянные. «Садитесь», – сказал полковник. Я сел на диван у двери.

«Фамилия?!» – спросил штатский резко, обдирающе-грубо, и я сразу понял: вот оно,

пришло-приехало, всё. Сказал фамилию. «Документы есть?» Какими тренировками

добиваются, чёрт их побери, такого голоса, тембра гнусного, приговорного, одним

тоном передают тебе сразу и тюрьму, и срок. «Студенческий билет», – еле слышно

выговорил я. – «Вы арестованы».

Вышли. На ступеньках стоял третий в штатском, лицо такое же заградительное и

надменное. Наверху в спортзале меланхолически звучало пианино, гимнасты

разучивали вольные упражнения. Там сейчас делает фляки и сальто моя любимая

Ветка. После тренировки она зайдет на кафедру в лаборантскую, надеясь, что я пойду

ее провожать как вчера…

Теплый майский вечер, легкий бриз со склонов Алатау, светятся окна учебного