Небесная подруга

Сердце забилось быстрее. Конечно, это не совпадение, а та самая Розмари. Ее подвеску оставили на могиле после погребения. Может быть, прицепили к венку или букету. Находка сделала образ загадочной покойницы более реальным и более печальным. Элис поколебалась, не вернуть ли подвеску на могилу, потом пожала плечами и положила ее в карман, не задумываясь над тем, что делает, и не ища объяснений; точь-в-точь как кот, который стащил последнюю шелковую нить вишневого цвета у Портного из Глостера.

Придя домой, Элис заварила чай и взяла чашку в кабинет (стол, стул, мольберт, проигрыватель и кипа пластинок, окно выходит на север), вытащила из плотно набитого стенного шкафа бумагу для акварелей и принялась за работу. Ее увлекла идея, пришедшая в голову по дороге из Гранчестера, и вот теперь замысел воплощался, линия за линией, ясно и четко. Штрихи становились толще, и рисунок приобретал глубину, появлялись тени, солнечный свет, пышная листва.

Тоненькая девушка в полупрофиль: спадающая на лицо масса спутанных волос, босые ноги, длинное белое одеяние. Она сидит на земле, обняв колени и странно, по-детски склонив голову. Кругом высокая трава и цветы, на заднем плане два дерева и едва намеченная фигура, скорее мужская, притаившаяся под ветвями. Элис отступила на шаг, полюбовалась законченным наброском и улыбнулась. Результат ей понравился. Композиция была вполне прерафаэлитской – упорядоченный хаос растений контрастировал со спокойной позой девушки. Окутанная тайной, она сосредоточенно смотрела на реку, а смутная фигура на заднем плане то ли наблюдала за ней, то ли ожидала чего-то.

Элис отхлебнула остывшего чая и задумалась над цветом. Потом поставила пластинку и взялась за краски. Отблеск на воде… одежда девушки – ладно, это можно сделать аэрографом позже… Волосы – единственный яркий всплеск на приглушенной зелени и оттенках серого. Да, неплохо получается. Правда, она часто рисовала что-то в порыве вдохновения, а на следующий день понимала, что получилась какая-то чепуха. Однако вдохновения не было уже очень давно.

Стемнело. Элис на миг оторвалась от работы и включила свет. Пластинка крутилась, но она ничего не слышала и забывала вовремя перевернуть диск. Не обращала внимания на мяуканье голодных кошек за дверью и телефонные звонки. Тушь сменили акриловые краски. Элис бережно накладывала и убирала защитную пленку, ретушируя аэрографом небо, воду, одежду девушки, потом взяла кисть потоньше, чтобы детально прописать листья, траву и волосы. Наконец отступила на шаг, отложила кисти и стала смотреть.

Никаких сомнений – вышло хорошо. Достаточно просто, чтобы попасть на афишу или книжную обложку, достаточно традиционно, чтобы висеть в галерее, и достаточно мирно, чтобы украсить церковный алтарь. Прежде ей никогда не удавалось при помощи туши и акриловых красок добиться таких чистых тонов, создать такую напряженную композицию. Картина притягивала к себе – ее создательница даже задумалась о том, кто эта девушка, что она делает и кто стоит в тени деревьев.

Элис долго смотрела на картину, прежде чем взять кисть и поставить подпись. Потом, помедлив мгновение, под своим именем изящным каллиграфическим почерком вывела: «Воспоминание. Безумие Офелии».

Нахлынула усталость. Взглянув на часы, Элис поразилась: почти десять! Она рисовала полдня и большую часть вечера, но утомление было приятным, как будто работа смыла все тревоги и дурные мысли. Теперь Элис думала о другом. Может быть, после долгого перерыва она открыла новый источник вдохновения? Может быть, дело не ограничится одной «Офелией»? Вдруг выйдет целая серия, которую летом можно выставить в Кеттлс-Ярд? Идеи вспыхивали фейерверком, и в довершение всего Элис почувствовала голод. Она приготовила себе поесть, покормила кошек, легла в постель и проспала до утра глубоким спокойным сном.

Один

Я не собирался возвращаться к ее могиле. Три месяца после похорон я избегал Гранчестера, словно мое присутствие могло пробудить к жизни неугомонных призраков. Если она покоится с миром, тем лучше; но не мне, думал я, следует охранять ее вечный сон. В том нервозном и подавленном состоянии, в какое ввергла меня смерть Розмари, я часто видел ее – или мне чудилось. Казалось, что это она, вся в черном, отвернувшись от меня, садится в такси. Или бредет под дождем, скрыв лицо под темным зонтиком. Или гуляет по набережной в одиночестве, набросив на огненно-рыжие волосы светлый шарф. Нет, я не был одержим – просто она насмехалась надо мной, касалась нежной тонкой ручкой моей жизни, сопровождала меня повсюду, куда бы я ни шел.

Я счел себя больным и обратился к врачу. Доктор сказал, что чрезмерная работа и излишние тревоги доводят до анемии, рекомендовал усиленное питание и вино, а также отдохнуть неделю-другую. Я втайне поставил себе другой диагноз, воспринял совет насчет вина слишком буквально, подхватил пневмонию и чуть не умер.