Небо и земля

— Надо было на «эмке» приехать, — сказал Ваня. — Нас ведь четверо — все в машину не влезем…

— А ты не беспокойся, — промолвил Тентенников. — До аэродрома сколько отсюда?

— Километров десять…

— Вот вы и поезжайте, а я пешком пойду…

— Ни к чему это… Устанешь, намучаешься. Лучше мы разделимся на две очереди, — и во втором эшелоне он нас с тобою свезет.

— Нет, нет, я не хочу ехать. Мне пройтись надо, Ванюшка. Понятно?

— Капризничаешь.

— А ты с ним не спорь, — вмешался в разговор Быков. — Чего хочет — добьется. Переупрямить его невозможно. Пусть делает по-своему. Раз решил пешеходом стать — пусть идет…

— Вот уж спасибо! — обрадовался Тентенников. — Ты-то знаешь: раз я решил, значит, нужно…

Он помахал рукой вслед отъезжающему автомобилю, подтянул пояс, нахлобучил на лоб кепку и весело зашагал по переулкам псковского предместья. Ему хотелось теперь побыть одному, и неожиданная пешая прогулка была как нельзя более кстати.

Однажды, в такое же тихое светлое утро, он шел пешком по тропе по отлогому волжскому берегу, — он был тогда молод, жизнь только начиналась. Хоть много несвершенных надежд и несбывшихся мечтаний суждено ему было пережить впоследствии, а ведь и теперь, если бы пришлось начинать сначала, он жил бы так, как жил, ничего почти не меняя. Вот разве женился бы после разлуки с Кубариной, — под старость не было бы щемящего подчас чувства одиночества и неустроенности…

Что ждет его теперь на новом месте? Он любил Свияженинова, верил в него, предсказывал ему большую будущность. «Стар я стал, беда, — говаривал он иногда. — А вот если бы помоложе, сам бы испытывал твои машины. И уж, наверно, ни разу бы не подвел…»

Но разве можно было ему мечтать об этом? Смолоду не удавалось летать так, как хотел, потому что никто не давал ему ходу: ни заводчики, ни предприниматели, ни антрепренеры. А теперь, когда при Советской власти каждому открыта дорога в небо, годы взяли свое, оставили на земле, редко-редко удается самому вести учебный самолет…

Но все-таки жила еще в нем сладкая и волнующая мечта о небе. И, летая пассажиром на быстроходных новых самолетах, не раз ловил себя на самом бесстыдном, с его точки зрения, человеческом чувстве — чувстве зависти к тем, кто был моложе и искусней его…

…Вот уже и последние строения города. Одуряющий запах весеннего пышного цветения, ветки сирени, перевешивающиеся через забор, песня жаворонка в высоте над простором дальнего поля веселили его. Разве он увидел бы это, если бы ехал вместе с товарищами в малолитражке? Он подошел к перекрестку и вдруг заметил низенькую будку пивного ларька.

Пока Тентенников пил пиво, словоохотливый продавец успел ему так много рассказать о сегодняшнем гулянье в саду, что Тентенников, поглядев на часы и вздохнув, решил побродить по аллеям. Ведь дни теперь длинные, а десять километров лучше идти по холодку.

В саду было много гуляющих. Глядя на свои запыленные сапоги, Тентенников чувствовал себя не очень приятно, но уж таков был у него характер: приняв какое-нибудь решение, он не успокаивался, пока не доводил его до конца. Так было и сегодня. «Им смешно, — думал Тентенников, — что этакий здоровенный лысый старикан один-одинешенек бродит по саду, а я все-таки буду делать то, что хочу, и ни у кого не стану спрашивать совета». И он долго ходил по пыльным дорожкам под веселый раскат труб духового оркестра. Потом пошел в далекий уголок сада, к липам, где гуляющих было меньше.

На доске объявлений висела пестрая афиша ленинградского цирка, и Тентенников вдруг надумал пойти поглядеть на цирковое представление. У кассирши оставалось только два билета в первом ряду, и Тентенников взял один из них, — второй билет купил молоденький паренек в летной форме с нашивками старшины. Паренек был худенький, узкоплечий, невысокий, голова его была обрита наголо и вся в шрамах. «Наверно, в детстве драчуном был», — решил Тентенников, не любивший тихих мальчиков, которые не ввязывались в драки и обычные мальчишеские свары.

Они вместе прошли в зал, когда представление уже началось, и сели рядом.

Первым выступал жонглер, одетый в синюю бархатную курточку и малиновые штаны, чернявый, с огромной копной вьющихся волос и с такими быстрыми движениями, что казалось, будто он непрерывно машет пустыми синими рукавами.

Тентенникову нравился хищный прищур его глаз. Кажется, что разноцветным шарикам и пестрым обручам, которые он подбрасывает кверху, просто невозможно, сделав круг по воздуху, снова не вернуться к этому решительному и уверенному в себе человеку.

Потом вышел на эстраду маленький старичок на кривых ножках и разыграл с жонглером коротенькую сценку. Действие происходило в поезде, и оба они пили чай в купе. Вдруг жонглер сорвал скатерть со стола. Старичок на кривых ножках в страхе зажмурился и забегал по купе, но когда он открыл глаза, оказалось, что стаканы стоят на столике по-прежнему. Жонглер предложил старичку самому повторить фокус, тот рванул скатерть, и, понятно, оба стакана были разбиты.