Небо над бездной

Кольт чувствовал, как гаснут, исчезают чудесные воспоминания о вчерашнем вечере, радость, счастье. Он попытался представить лицо Орлик, но увидел лишь расплывчатое белое пятно, условные дыры глаз. Он подумал о старике Агапкине, которого все-таки любил, но мысли потекли по скверному руслу, проложенному господином Хотом: «Он врет, врет, он украл».

И почудился сквозь розовый аромат какой-то странный, слабый, тухлый запашок.

Кольт вспомнил, как Соня говорила об этой, едва уловимой, вони, зажмурился, тряхнул головой. Когда он открыл глаза, господин Хот сидел на месте, покачивал ногой, подкидывал и ловил тапочку. В оранжерее было по-прежнему очень тепло, влажно, аромат роз мягко переплетался с ароматом цветущего лимонного дерева. Пахло чудесно, никаких посторонних гадких примесей.

– Петр Борисович, кажется, мы с вами нашли общий язык, – Хот протянул руку через стол и дружески тронул его плечо. – Вы поняли, зачем я вам нужен.

– Да, наверное, – как автомат, повторил Кольт и заметил, что у его собеседника опять появился сильный немецкий акцент.

– Но вас беспокоит вопрос, – Хот убрал руку и улыбнулся, не разжимая губ, – зачем вы нужны мне?

– Беспокоит, – слабым эхом отозвался Кольт и опять вспомнил слова Сони:

«Иногда кажется, будто он умеет читать мысли. Позже я поняла, в чем фокус. Он следит за эмоциональной реакцией и ловит то, что лежит на поверхности. Страх. Растерянность. Но если контролировать себя, он ничего не поймет. Глубоко в сознание он влезть не может».

– Вы нужны мне потому, – произнес Хот тихо и серьезно, – что Софи согласилась работать на вас, а не на меня. Едва ли не главное условие успеха нашего рискованного предприятия – ее добровольное согласие. Поэтому без вас я не обойдусь.

Тапочка в последний раз взлетела и была ловко поймана большим пальцем жилистой желтоватой ноги. Хот встал, слегка склонил голову:

– Мое почтение, Петр Борисович. Мы с вами теперь партнеры. Сердечно рад. Всей душой надеюсь, что наше партнерство будет плодотворным, взаимовыгодным и перерастет в теплую искреннюю дружбу. Не смею вас больше отвлекать от романтических размышлений в этом чудесном саду. Эдем, истинный эдем! Наслаждайтесь. Побудьте немного ангелом.

Он скрылся за розовым кустом, исчез, растворился без остатка в маслянистом сладком воздухе оранжереи.

Кольт сидел и не мог шелохнуться. Тело налилось холодной чугунной тяжестью. Стало нечем дышать. Сердце билось медленно, трудно, с каким-то болезненным скрипом, вот-вот остановится. Пальцы опухли, лежали на плетеных подлокотниках, мерзкие, негнущиеся, с голубоватыми ногтями. Следовало позвать на помощь, но в оранжерее не было ни души. Он страстно, отчаянно захотел, чтобы сию минуту явилась Соня и ввела дозу препарата, без всяких исследований, анализов, просто ввела и все, как умирающему Агапкину.

«Старик выжил, поправился, встал на ноги. Я тоже должен. Чем я хуже? Не желаю больше терпеть этой тяжести, слабости, старости, медленного страшного стука больного сердца. Что, если сейчас оно остановится? Что, если?»

Ответ на этот не произнесенный вслух вопрос он услышал мгновенно:

– Йоруба нарежет лучших роз, и на твоей панихиде произнесет речь, полную такого искреннего горя, что некоторые прослезятся.

В оранжерее отчетливо прозвучал тот же бесстрастный голос, который недавно на кухне у Агапкина объяснил страшную галлюцинацию простой фразой: «Ты умер, Петр».

– Нет, врешь, я жив, жив, – он повторял это про себя, потом вслух, медленно шевелил опухшими пальцами, ступнями, старался дышать глубоко и спокойно.

Где-то рядом послышалось журчание воды, шорох, невнятное бормотание.

– Кто здесь? – громко крикнул Петр Борисович.

Звуки разом стихли. Потом опять зашуршало. Из-за кустов появилась маленькая тощая фигурка в широких синих штанах и клетчатой ковбойке. Прямо перед собой Кольт увидел морщинистое скуластое лицо, щелочки глаз. Седые жесткие волоски бровей торчали вперед, образуя прозрачные козырьки над глазами. Седые редкие волосы торчали вверх, и получался прозрачный нимб вокруг головы.

– Кто ты? – спросил Кольт.

– Садовник я, садовник, розы поливаю, – ответил старик и еще ближе шагнул к Кольту.

Он говорил с сильным местным акцентом. Смотрел в глаза Петру Борисовичу очень внимательно своими щелочками и вдруг забормотал что-то чуть слышно, нараспев, поднял сухую руку, сделал быстрый, странный жест. Провел ладонью перед лицом Кольта, справа налево, слева направо, словно разгоняя невидимую пелену.

– Господин болеет, плохо господин, ничего, потерпи, сейчас пройдет.

«Надо, чтобы он позвал кого-нибудь, чтобы явился врач, тут должен быть врач», – подумал Петр Борисович, но ничего не сказал, почувствовал, что сейчас, сию минуту, ничего говорить не нужно.