Небо над бездной

На этом текст заканчивался. Михаил Владимирович аккуратно сложил листки в папку, протянул Бокию.

– Оставьте себе на память, – сказал Бокий, – это копия.

– Нет уж, Глеб Иванович, возьмите. Мне держать у себя этот литературный шедевр вовсе не хочется.

– Хорошо, возьму, – Бокий неотрывно смотрел на профессора. – Как-нибудь можете прокомментировать прочитанное?

– Уже прокомментировал. Шедевр! Скажите, почему наш уважаемый оракул товарищ Гречко не сочиняет романов? У него потрясающий слог.

– Он сочиняет. Он издал два романа.

– Очень интересно. И в каком жанре?

– Научная фантастика, – Бокий мрачно усмехнулся. – Ну, а теперь, Михаил Владимирович, давайте серьезно. Что касается Марго, это ведь правда? Вы ввели ей препарат?

– Ввел.

– Стало быть, препарат у вас есть?

– Да, но совсем мало. Оставшихся цист может хватить на три-четыре вливания небольшим животным или на одно вливание человеку. Я устал объяснять, почему не стану вливать препарат людям. Мне приходилось видеть, как искушение получить дозу лишает людей рассудка. Потому я предпочитаю лгать, что препарата у меня нет вовсе.

– Рад, что вы со мной так откровенны. Я не сомневался, что вы сразу догадаетесь, кто автор доноса. Что касается препарата, тут мне ваша позиция совершенно понятна, и в общем я ее принимаю.

– Благодарю вас, – профессор поклонился.

– Но обещайте, что сохраните последнюю дозу. Независимо от того, удастся или нет в ближайшее время снарядить экспедицию. У вас должна быть доза препарата. Для человека. Вы знаете для кого. На крайний случай, когда не останется выбора, – он произнес это быстро, очень тихо и отвел взгляд.

– Глеб Иванович, а кому предстоит решать, что выбора не осталось? – так же тихо спросил профессор.

– Вам, конечно.

– Я самоуверенный бездарный шарлатан. Не могу поставить диагноз, назначить правильное лечение.

– Перестаньте, – Бокий поморщился, – у нас с вами серьезный разговор. Что вы можете сказать по поводу последнего абзаца?

– Мне показалось, он дописан кем-то другим. Для товарища Гречко стиль слишком сух. Я прав?

Было удивительно, что Бокий сохранил способность краснеть. Он даже отвел глаза, взял паузу, уселся в кресло, закурил, несколько минут молча смотрел в окно, затем хрипло, сердито произнес:

– Что же вы замолчали? Продолжайте!

– Извольте, продолжу. Мне пришла в голову совсем уж странная мысль. Вам, Глеб Иванович, понадобился повод, чтобы побеседовать со мной о докторе Крафте. И вы не придумали ничего лучшего, как к тексту доноса дописать абзац.

– Ну, знаете, это уже слишком!

– Не сердитесь. Донос отнюдь не первый, верно? Никогда прежде вы не считали нужным знакомить меня с гадостями, которые обо мне пишут. Пугать меня вам незачем, да это и не в ваших правилах. Но сейчас вам срочно понадобилось узнать о моих отношениях с Эрни. Вместо того чтобы спросить прямо, вы придумали этот нелепый фокус.

Бокий раздавил в пепельнице папиросу и тут же закурил следующую. Впервые он изменил своей обычной манере смотреть собеседнику в глаза. Он отводил взгляд. Это помогло Михаилу Владимировичу успокоиться и собраться с мыслями.

Он сразу понял, что интерес к Эрни Крафту связан с Фединой поездкой. В том, что письмо Федя уничтожил и в чужие руки оно попасть не могло, сомнений не было.

– Когда и где вы встречались с Крафтом в последний раз? – мрачно спросил Бокий, прервав долгое молчание.

– Вы и так знаете, – профессор пожал плечами, – в 1913-м, в Вене, на конференции по мозговой хирургии.

– Январь—февраль?

– Да.

– По-вашему, он хороший врач?

– Великолепный. Пожалуй, самый талантливый невропатолог и диагност из всех, кого я знаю.

– Он рассказывал вам о своих пациентах?

– Глеб Иванович, девять лет прошло.

– И тем не менее попробуйте вспомнить. Он мог рассказать вам именно о русских пациентах. Об эмигрантах.

– Да, он говорил, что к нему обращалось несколько русских, но имен не называл. Даже если бы и назвал, я бы вряд ли мог запомнить. Эти имена для меня ничего не значили.

– Что, даже имя Ульянов ничего не значило?

– В тринадцатом году – ничего.

– Но он говорил о пациенте Ульянове? Возможно, потом, позже, после семнадцатого, в переписке?

– Мы давно не переписываемся. Письма перестали доходить из-за войны. Да и вообще, врачи крайне редко называют друг другу фамилии пациентов. Это не принято в нашем кругу. А знаете, было бы не худо пригласить Эрни для консультации. Тем более если Владимир Ильич к нему уже обращался.

– Крафт не приедет в Россию.

– Почему? Вы связывались с ним?

– Михаил Владимирович, я и так сказал вам слишком много.

– Ну, простите, Глеб Иванович, я вас за язык не тянул.

Бокий ушел, подавленный, растерянный. На прощанье попросил забыть этот разговор, забыть совсем, словно его вовсе не было.

У профессора осталось отвратительное чувство. Велась какая-то странная, безусловно грязная игра. Бокий участвовал в ней не по своей воле и вслепую. Сам Михаил Владимирович, а также Эрни тоже были намечены кем-то в качестве пешек. Не исключено, что и Ленин выполнял роль лишь фигуры на доске, хотя считал себя полноправным игроком.