Небо с овчинку

— А что теперь этот Митька сделает? Его, наверное, уже арестовали…

Это было бы, конечно, самое лучшее, но в том, что так и произошло, Антон не был уверен.

— Ты узнай и приходи к реке. А я пошел.

Тропка через лес, длинная по пути в село, показалась теперь необыкновенно короткой.

Антон перебрался через Сокол и спрятался в тени дуплистой старой вербы, окруженной молодой порослью. Отсюда видны были все спуски к реке на противоположном берегу, а самого Антона и Боя надежно прикрывала завеса листвы.

Ожидание тянулось бесконечно, как паутина, которую выпускал из себя маленький крестовик, занятый ремонтом своих тенет. Он сновал вверх и вниз, ветер срывал его, он повисал на еле различимой нити, долго раскачивался, потом цеплялся за полуразрушенную сеть и опять тянул бесконечную паутину, строя в воздухе свой геометрический чертеж. А Юки все не было, не показывались и деревенские ребята. Только когда в отдалении появилось стадо, а за ним уныло бредущий Семен-Верста, Антон понял, что перевалило за полдень. Антон позвал Семена. Тот прогнал стадо стороной, подошел и сел рядом.

— Загоряешь?

— Да нет, так… Слушай, ты в селе всех знаешь?

— А кто ж его знает? Мабуть, всех.

— Есть у вас такой Митька? Казенный, что ли, его называют.

— Та есть.

— Он кто?

— Бандит.

— Как это?

— А так. Бандит, и все. Самый настоящий. В тюрьме сидел чи в лагере.

— За что?

— Чи убил кого, чи хотел убить, кто его знает.

— Ну?

— Шо ну? Посидел, посидел трохи, и выпустили…

— Анто-он! — раскатилось над рекой, и эхо гулко подхватило: «…он… он…»

На противоположном берегу появились Юка, Сашко и маленький Хома.

— Сюда, я здесь! — закричал Антон и, вскочив, помахал Юке рукой. — Значит, он его не застрелил…

— Кто? — Семен с некоторым оживлением поднял на Антона свои всегда как бы полусонные глаза.

— Митька этот самый…

— Кого?

— Маленького Хому.

— Ого! — оживился Семен еще больше. — Перевязанный и хромает… Раненый, чи шо?

Полусонные глаза Семена видели далеко и хорошо. Хома хромал, левая нога у него была перевязана. Антон присмотрелся и засмеялся.

— Не смертельно…

Хома припадал на левую ногу, иногда сбивался и начинал припадать на правую, но тут лее исправлял ошибку и еще старательнее хромал на левую.

Ребята перешли вброд реку.

— Ну, живой? — спросил Антон Хому.

— Это мама его с перепугу кричала, — сказала Юка. — Хому чуть-чуть задело…

— А рана? — обиделся Хома. — Хочешь, покажу? — И он с готовностью размотал повязку. Судя по тому, что она была грязной, проделывал он это уже не в первый раз. — Ось!

На икре посреди большого коричневого пятна от йода виднелась маленькая присохшая ранка.

— Больно? — спросил Антон.

— Пекло дуже, — сказал Хома, — когда этим мазали…

— Это папа мой. Он надавил чуть-чуть, дробинка и вывалилась. Она, говорит, была на излете. А может, рикошетом.

— То не дробинка, то пуля! — упорно отстаивал Хома свое положение тяжко пострадавшего. — Ось!

Он разжал кулак, в котором зажимал спичечный коробок. В коробке перекатывалась дробинка.

— А зачем он в тебя стрелял?

— Он не в меня, он в Серка — нашу собаку.

— Какая там собака, — засмеялась Юка. — Щенок. Смешной и толстый. Как сам Хома…

— Он на Серка целился, а я хотел сховать… Я как побегу, а он ка-ак бахнет… И совсем не в Серка, а в меня! А я Серка ухватил и в хату. И двери закрыл. А маты как побачили кровь, как закричали, за коромысло та за ним…

— Это я видел, — сказал Антон. — Она его по голове — как по барабану… А почему он в собак стрелял?

— Чтобы бешеных не было, — сказал Сашко.

— Разве они бешеные?

— Не. У нас сроду не было. Не то что я, тато не помнят, чтобы хоть одна взбесилась и кого покусала. А все одно каждый год стреляют. Если не на цепи, так и застрелят.

— И хозяева молчат?

— А что хозяева? Кто успеет — спрячет, а нет — амба!

— Зверство! — сверкая глазами, сказала Юка. — Прямо какой-то фашизм! Собака же людям служит, доверяет, она же человека не боится, идет к нему, а он ее расстреливает…

— Ну, наши не дуже доверяют — ученые, — сказал Сашко. — Как выстрел услышат, так все до леса тикают. И сегодня поутекали. Теперь аж дня через три домой приползут…

— А собаки же работают! — сказал Антон.

— Еще как работают! — подхватила Юка. — И на границе, и сторожевые. А ищейки? Вот Бой, вообще ньюфаундленды, они тонущих вытаскивают, а сенбернары разыскивают, кто в горах заблудится… А на севере на собаках ездят! А охотничьи? А санитарные? Да ведь собак же обучали — они во время войны с гранатами под танки бросались… И все забыли? Какие-то бессовестные, бесчувственные люди! Я сама в «Огоньке» читала, а потом это даже по телевизору показывали. В Италии одной собаке дали особую медаль за верность. Понимаете, у одного человека там была собака. Он ее спас, когда она тонула, и вырастил. И она каждый день провожала его на работу до автобусной остановки и встречала, когда он приезжал с работы. Человека этого забрали на войну, и он погиб. Ну, а собака же этого не знает. Она думает, что он уехал на работу и вот-вот вернется. И она каждый день приходит на автобусную остановку и ждет. И так шестнадцать лет!…

— Ото собака! — сказал Семен. — Мне бы такую!