Небо с овчинку

От Ганыкиной гребли осталось одно название. Последнего в коротком роду Ганыку, безмозглого потомка ловких стяжателей, одолевал созидательный, по его мнению, пыл, а на самом деле прожектерский зуд. Все его затеи были нелепы, несуразны и заканчивались пшиком. По образцу дворца графа Разумовского в Батурине Ганыка построил в Ганешах многокомнатный дворец с двухсветным залом, в котором можно было закатывать балы на полтысячи человек. Балов Ганыка не устраивал — окрестное дворянство сторонилось выскочки-богатея, дворец стоял пустой, ветшал, в семнадцатом году сгорел, и от него остались только стены в слепых глазницах оконных проемов. Завезенные Ганыкой мериносы, которые должны были произвести переворот в отечественном овцеводстве, затмив славу Англии и Австралии, дружно передохли. Последней затеей Ганыки было создание прудового хозяйства. Выращенным в нем зеркальным карпом предполагалось завалить рынки Киева, Москвы, Петербурга, а там, кто знает, может, и заграницы. В огромном лесном массиве на левом берегу Сокола была низина, поросшая чахлым мелколесьем и большей частью, за исключением центрального возвышенного участка, заболоченная. Болото не пересыхало, так как талые воды стекали в естественную чашу, основанием которой был подпочвенный гранитный кряж, а маленькая безымянная речушка восполняла естественную убыль. Болото и не распространялось вширь — излишняя вода уходила в текущий в четырех верстах Сокол. Вот этот сток, по приказу Ганыки, и был перегорожен греблей, земляной плотиной с камнями, уложенными внаброс. За три года болотина превратилась в озеро с островом посредине. В озеро выпустили мальков зеркального карпа. Однако рыботорговцы Киева, Москвы и Петербурга не были сокрушены. И не потому только, что в Ганеши не было доступа никакому транспорту, кроме гужевого, а для будущих тысячепудий не построены морозильные установки и все тысячепудья были обречены на порчу. Они просто не возникли. Оказалось, вместе с мальками зеркального карпа завезли рыбную вошь — карпоеда, который почти полностью уничтожил карпа. Ганыка махнул рукой на свою затею. Брошенную без присмотра земляную греблю постепенно размыло, озеро ушло в Сокол, однако не целиком. Каменный наброс гребли удержал значительную часть воды, остров посредине увеличился, озеро уменьшилось, но сохранилось. Первое время его посещали рыболовы, однако с берега на удочку много не наловишь, везти лодку или строить ее на месте не имело смысла — карпа было мало. Остатки его погибли от эпидемии краснухи уже в середине двадцатых годов, когда не осталось не только Ганыки, но и памяти о нем, если не считать названия разрушившейся гребли. Ее перестали посещать. От села до гребли немеренных километров шесть, рыба перевелась, а купаться стало опасно. Ложе будущего озера перед заполнением не очистили, вода залила весь бывший там худородный древостой, так он и остался догнивать. И сейчас еще торчали под водой, стволы, коряги, разрастающаяся кувшинка своими плетьми опутала все проходы к чистой воде. Кусты тальника, заросли рогоза вплотную заслонили подступы к илистой, вязкой береговой полосе. Гребли стали избегать, даже побаиваться, и лишь изредка приходили к ней сельские ребятишки — обязательно днем и большой оравой: глухие, заболоченные места наводили жуть. В последние годы повадился сюда дед Харлампий. Ходил он всегда в одиночку, никому не объясняя зачем. Над ним смеялись, поддразнивали несуществующей последней рыбой, поймав которую дед прославится и получит за свою доблесть орден рыбьего хвоста. Дед тоже смеялся и говорил, что орден ему не светит, потому как рыбы нет, а вот русалочку он себе там присватает, больно уж Катря его допекла… Здесь Харлампий знал каждый куст, легко находил следы и уверенно шел по ним. Выйдя на прогалину меж кустами, он услышал треск и остановился. Оскалив пасть, к нему галопом летел черный пес приезжих. Харлампий с детства был не тверд в вере, навсегда покончил с богом и чертом в юные годы своего красноармейства, но тут вдруг сама собой скороговоркой забормоталась молитва, хотя и несколько своеобразная:

— Ну, нечистая сила, мать пресвятая богородица! Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его…

Бой подбежал, но не только не проявил враждебных намерений, а напротив — и хвостом и оскаленной пастью изъявил свое удовольствие от этой встречи.

— Узнал, чертяка! — обрадовался Харлампий. — Ну-ну, давай веди к своему хозяину, где он схоронился…

Однако Бой не побежал, а подпрыгнул и вцепился зубами в мешок с харчами.

— Ты что, очумел? Тебе это, что ли?

Бой, не обращая внимания на дедовы приговоры, изо всех сил тянул мешок к себе, вырвав, опустил на землю, перехватил поудобнее и побежал туда, откуда появился. Деду ничего не оставалось, как поспешить за ним.

На пригорке из-за кустов появились Антон, за ним Юка и Сашко.

— Дедушка Харлампий! — удивился Антон. — Как вы нас нашли?