Небо цвета крови

Гремлин улыбнулся, показал ровные зубы, смотрел на меня отсутствующим взглядом, ненасытно дышал.

— Муж той… кхм… сучки… да?.. У нее такая сладкая кожа… как у ангела… — засмеялся в лицо и мигом получил от напарника удар в нос, замолкая. Через минуту закряхтел опять, икая: — Видел, как мы твой домик… кхм… разожгли?.. Моего хозяина не надо обижать…

Дин снова сжал чудовищный валун-кулак, собрался бить челюсть, но я придержал.

— Где они?.. Где моя жена и дети?.. — затряс Гремлина, желая задушить, и каждую секунду боролся с огнедышащим драконом в душе, с неуправляемым чувством тупого разрушения. И мысли, крики, шепоты, какие силился не слышать, игнорировать: «Причини ему боль! Сломай! Раздави! Оборви эту ненужную жизнь! Давай, Курт, давай!.. За Джин, за Клер, за Бобби!.. Давай, Курт…»

Аксель тер сломанный нос, затем плюнул в ноги, потонул в хохоте, кашляя кровью. Из меня вырвалась буря, пылающий смерч. Глаза подчинила слепота, а сердце — неукротимое безрассудство. Попросив Дина придержать эту человеческую фекалию — схватил правую руку, положил на пенек и отсек большой палец. Гремлин завыл чертом, задергался и лишь тогда, держась за сочащийся обрубок, раскололся:

— Они у Дако… у хозяина!.. Жена… в наложницах, моет полы… — проскулил и продолжил: — Дети… пока с ней, но завтра утром… их конвоем увезут в Нелем на обмен. Молох, главарь «Бесов», щедро заплатит… — упал лицом на повлажневший пень, с присвистом дышал ртом, — ребятня и твоя супруга… будут в одной машине с хозяином. Он тоже возьмет ее с собой… Боится, что может сбежать…

— Какой дорогой поедут??. Маршрут какой?.. Какая конкретно машина?.. Сколько всего? Говори… — жег я вопросами, выжимал до капли правду. Дин слушал и плакал, скрежеща зубами.

Гремлин заперхал, перелег на другую щеку, как перед смертной казнью, ответил:

— Они будут в черном внедорожнике моего хозяина… всего пять машин… две из них — «Бесов»… Поедут через северо-восток, по пустошам… оттуда — на 41-ю трассу… и в Нелем… — и — нам: — Поздно спохватились — не успеете. Не успеете уже. Опоздали…

Дин положил ладонь мне на плечо, утешил:

— Я знаю те места, друг, не пропустим. Даю слово! Да еще ведь внедорожник этого остался — полетим, а не поедем!

…Суд над демоном-поджигателем был коротким. Гремлина, раздавленного ужасом, кричащего, по звериной тропе под покровом ночи завели глубоко в пустоши, там шнурками туго-натуго привязали к дереву, залепили грязью рот, сломали ноги и оставили на съедение потрошителям или до первого дождя.

Уходили опустошенными, никто не мог вымолвить ни звука.

* * *

Давно перевалило за полночь. Дако терялся в беспокойстве, не находил места, ругался на немецком языке, всякий раз спускался в «Вавилон». Возвращался злой, красный, запирался в кабинете, безбожно пил, громил кулаками стол. Джин с детьми не спала. Она тайно наблюдала за ним, прислушивалась к гневным воплям за дверью, не разбирая чужого наречия, сути слов, но скоро обо всем догадалась смекалкой, все поняла — речь шла о Гремлине, что-то было не так. Но женское сердце дальновидно и премудро, оно видело наперед, пронзало время и подсказывало ответ: «Это муж дает о себе знать. Курт пришел!» И вот пробудилась от мертвого сна искалеченная душа, прозвенел в сигнальный колокол рассудок — надежда все-таки есть, свобода близка, осталось только дотерпеть, собраться, и кошмар закончится…

Переждав опасную секунду, когда взбешенный хозяин Грима вновь покинул свое обиталище, Джин шустрой ящерицей подползла к дочке, на пару с братом притворяющейся спящей, заговорила на выдохе, с облегчением:

— Милые мои, можете открыть глазки — Дако ушел! — и тут же, каждому целуя нежный, любимый лобик: — Не бойтесь! Я теперь с вами, я здесь!

Клер подняла голову, обняла братика, бодрствующего сегодня вместе с мамой и сестренкой, позевывая, затерла перетомленные глаза, ропща:

— Я думала, что он никогда не перестанет орать! Голова уже звенит, и Бобби пугается — сложно становится успокаивать… — посадила Бобби рядышком, накрыла «одеялом» — обрывком палаточного брезента, в слезах выпрошенным матерью у Дако для мерзнущих детей. Малыш в тепле засюсюкал, почувствовал временную безопасность и изъявил желание играть — потянул, проказник, к сестре пальчики, изображая какие-то выдуманные детской фантазией фигуры. Глазки полнились радостью, отливали лунным серебром. Клер умилялась, цвела улыбкой.

Джин пересела на краешек дивана и, пугливым зверьком глянув на входную дверь, подпуская к сердцу секундный страх внезапного появления Дако, решила поделиться вещим прозрением: