Небо войны

Фигичев первым протянул руку:

— Валентин.

— Валя, — ответила связистка.

Нас рассмешило такое совпадение имен. Вокруг девушки стояли уже человек пять. Любезнее всех с ней был наш новый командир эскадрильи Фигичев. По его виду мы поняли, что такую девушку он не уступит никому.

Песчаная отмель блестит при луне, как и сама вода. Тихая, ласковая волна, вздыхая, стелется по песку и заглаживает следы идущего впереди. Накупавшись, все разбрелись по берегу. Заплывы, тишина, свежесть вечера отделили нас от фронтовых невзгод, открыли какой-то почти неизвестный нам мир. Мы им уже давно не жили. Он лишь в этот вечер предстал перед нами, овеял нас своим очарованием.

Море. Тишина. Луна в небе.

Хочется идти вдаль. Куда можно зайти по морскому берегу, если впереди плеск волн, сияние воды, голубая ночь, а за спиной у тебя война? Только в свои воспоминания. В самые дорогие, самые памятные.

Фигичев идет впереди, проделывая руками силовые упражнения. Мне кажется, что ему хочется взлететь. Ему тесно и среди этого простора. Вот он запел:

Выходила, песню заводила

Про степного, сизого орла…

Его голос разливается по берегу, а мы с Лукашевичем смеемся, потому что понимаем Фигичева. Он уже увлекся черноглазой, смуглолицей, стройной Валей.

Я смотрю на след Фигичева. Он исчезает, тает на морском песке. Думаю о следе, который оставляет человек в жизни другого, такого же, как он. Чем? Своей устремленностью, захватывающей других. Своей преданностью делу, вдохновляющей других. Чистотой своей души.

Этот след на песке, отмель, морская даль и глубина, начинающаяся у ног, напомнили мне о таких же следах на песке, о разговоре под шуршание волн.

…В 1935 году я приехал на Кубань, в авиационный полк. Меня, техника звена, определили к самолетам, которые я должен был обслуживать. Три года назад я оставил свой Новосибирск, молодой завод — первенец пятилетки, чтобы стать летчиком, а судьба моя сложилась по-иному. Я буду готовить машины, чтобы взлетали другие, такие же, как и я, парни. Они, как и я, пошли из городов и сел навстречу своей мечте и достигли ее, а я не достиг. В школе, куда меня приняли, летное отделение перевели в другое место, а всех новых курсантов зачислили на техническое. Подаваемые мной рапорты ничего изменить не смогли, разве только прибавляли к обычным нарядам внеочередные.

Пришлось мне сложить свои крылья и браться за ключи. Так с этими ключами в петлицах, а не с крылышками я и прибыл в часть. Работа, хлопоты возле самолетов захватили меня. Что ж, так тому и быть: оставь меня, моя мечта, на время, если ты вообще не изменила мне.

Целое лето наш полк стоял в лагерях, аэродром с утра до вечера не утихал — летчики тренировались. Меня не раз одергивали друзья: засмотрюсь в небо, забуду обо всем. Чтобы летать хотя бы пассажиром, упросился в кружок парашютистов. Поднимаюсь в воздух на самолете, прыгаю с высоты — все же как-то ближе к летной жизни.

Глубокой осенью, когда полк возвратился на зимние квартиры, я получил первую путевку в дом отдыха. Там, в Хосте, недалеко от Сочи, впервые увидел море. Оно было уже холодное, но я каждое утро делал зарядку на берегу и купался. Часто брал лодку и уходил в море. Чем больше оно штормило, тем сильнее меня тянуло поплавать. Борьба с волнами увлекала меня, заменяла мне лыжные походы, которые я очень любил. Волны, ветер, соленые брызги, и ты один над темной глубиной с веслами, как с крыльями. Когда крепко держишь их в руках, когда чувствуешь в себе силу и уверенность, ничто не страшно.

Однажды, когда я, причалив к берегу, выхватил лодку у огромной волны и поволок ее по камням, ко мне подошел высокий стройный летчик. Он с интересом смотрел на меня, мокрого, исхлестанного солеными брызгами.

— Один ходил? — спросил он, помогая мне установить и закрепить лодку у причала.

— Один.

— Поплывем вдвоем?

Я внимательно посмотрел ему в лицо и узнал его. Это был Степан Супрун. Его имя было известно каждому авиатору почти так же, как имена В. П. Чкалова, М. М. Громова, В. К. Коккинаки. Он испытывал новые самолеты, отличался храбростью и мастерством. Степан Супрун тоже отдыхал здесь, я встречал его в нашем корпусе, в столовой с орденом на груди: такое отличие возвышало тогда военного человека. Рассказывали, что Степан Супрун был награжден за испытательные полеты и за победу на всеармейских соревнованиях по воздушной стрельбе. Поплыть с таким напарником в море — разве это не интересно!

— Вы имеете в виду не сейчас, а завтра? — спросил я его.

— Можно и сейчас. Но если ты устал…

— Да, в другой раз, пожалуйста.

На второй день мы вдвоем столкнули с берега лодку, и волна тотчас отнесла нас в море на десяток метров. Супрун сел за весла. Греб он умело, сильно. На одной ноге у него был длинный глубокий шрам, и, когда нога напрягалась, мне казалось, что он чувствует боль. Я предложил поменяться местами.

— Подожди! Дай поработать.

Мы уплыли далеко, берег скрылся за гребнями волн. Когда очень уставали, давали отдых рукам и беседовали о спорте, об авиации.

— На каком летаешь? — вдруг спросил он.

— Ни на каком, — ответил я.

— Брось шутить.