Небом крещенные

— Садитесь… — Чипиленко махнул рукой. — Можно курить.

Злость его прошла. Да и вообще по натуре он добряк, только нервы у него расшатаны до предела.

Взглянул на часы.

— Становись!

До обеда шесть часов занятий, после обеда — еще два часа классных занятий и два самоподготовки. Нагрузка, как в школе ускоренного типа. Только знали курсанты, что спешка эта в учебе ни к чему: на эскадрильском складе ГСМ бензина нет, все цистерны сухие, кроме одной маленькой, которую берегут для летчиков-инструкторов.

7 февраля

После ужина выпадал часок ничегонеделания — лучшее время суток. В распорядке дня этот час именовался "личным временем". Курсанты бродили по длинному коридору казармы, собирались кучками на нижних койках, рассказывая друг другу веселые и грустные истории.

Кто-то придумал игру, в которую охотно включилось все население казармы. Надо было пройти средним шагом из конца в конец коридора — метров семьдесят — и за это время съесть порцию хлеба. Успеешь съесть — выиграл на завтра лишний ужин, не успеешь — свой проиграл. Курсант всегда голоден: что стоит сжевать, идя по коридору, кусочек хлеба, сто пятьдесят граммов всего? Да его проглотить можно! А попробовал один — не получилось. Второй вызвался — не сумел. Дежурный по хлеборезке, у кого нашлось несколько ломтиков хлеба, выиграл четыре ужина.

Тогда вышел на ринг боец тяжелого веса — рослый, цветущий здоровьем курсант, слизывавший в столовой свой ужин в полминуты. Поставил условие: если съест, отыгрывает у хлебореза не один, а сразу все ужины. Идет!

Здоровяку вручают кусочек черного хлеба. Подается команда: пошел.

Он шагает и торопливо жует хлеб. Впереди идет лидер и тащит его за руку — чтобы не замедлял ход. А сзади и по сторонам большой толпой валят курсанты, шум и хохот сотрясают казарму.

Что вы думаете? Не успел съесть даже он. В конце коридора попытался проглотить оставшийся кусочек, но поперхнулся.

Состязания были прерваны появлением старшего лейтенанта Чипиленко. Что-то там куда-то надо было перетаскивать, и старший лейтенант пришел за тягловой силой. Толпа мгновенно растаяла; бежали в курилку, на улицу, забивались в углы между задними койками. Чипиленко знал, что сейчас найдется немало больных и таких, у кого обувь сдана в починку, а потому запел своим тенорком предварительную команду:

— Все до одного!.. Больные и здоровые!.. Босые и небосые!.. Как только скажу "становись" — мухою вылета-а-ай!!!

Пока он все это пояснял, разбежалось больше половины курсантов.

Долгая пауза… Мышиная возня в казарме.

И вот:

— Ста-а-но-ви-и-ись!!!

На построение вышли жалкие остатки подразделения.

— Мухою вылета-а-ай! — выкрикнул еще раз Чипиленко изобретенную им самим команду и, видно, ему нравившуюся.

Но ни одна "муха" в коридор больше не вылетела.

III

"Зима не обходит стороной и эти южные края. В феврале ударили небольшие морозы, бедным, рваным покрывалом лёг на землю снег. Тяжелые на подъем вороны хрипло, печально кричали в степи…" — На этом Зосимов прервал свою очередную запись, что-то ему тогда помешало. Затяжные перерывы по времени и впредь будут встречаться в его дневнике — курсантская служба не всегда позволяет взяться за перо. Автор этих строк, хорошо знавший и Булгакова и Зосимова, шагавший с ними в одном строю, попытается восполнить пробелы хотя бы там, где пропущены события, существенно важные для двух друзей.

Короткая и почти бесснежная зима того года показалась курсантам суровой. В тылу до предела подрезали все виды довольствия. В городке, где базировалась учебная эскадрилья, не было ни полена дров, жилые помещения и классные комнаты не обогревались, радиаторы отдавали ледяным холодом, всех кочегаров уволили. Только в столовой, в топках под котлами, теплился малиновый жарок.

Особенно донимал холод ночью, не давая уснуть. Укладываясь в постель, курсант взваливал на себя "всю арматурную карточку": шинель, гимнастерку, брюки. Надевал шапку. Один придумал заворачивать на ноги нижний край матраца, прижимая, чтобы не соскальзывал, табуреткой. Все последовали его примеру. От табуретки, лежащей на ногах, вроде тоже какая-то толика тепла.

На занятиях каждый урок тянулся долго, как день. Сидели в шинелях, писали карандашами, потому что чернила застывали на перьях.

Хорошо, когда в такой холод собачий найдется шутник, с ним теплее всем от смеха. Шестнадцатую группу веселил высоченный парень, чернобровый и краснощекий. Глаза его закачены куда-то в верхний угол — направо или налево, — и губы растянуты в бесоватой улыбке. Размахивая длинными, угловатыми в локтях руками, которые, казалось, прикреплены, как у деревянного Буратино, гвоздиками, курсант изображал разные сценки. Мим он был замечательный. Ребята покатывались со смеху.

Преподаватель почему-то опаздывал. Уже прошло пол-урока.

— Очкарик идет! — раздался предостерегающий крик от двери.

Моментально все уселись на места, воцарилась тишина. Старший группы браво отрапортовал инженер-майору.

— Итак, газораспределение M-25-го. Посмотрим, как тема усвоена… — Инженер-майор нацелился очками в журнал, выбирая по списку очередную жертву.