Нечеховская интеллигенция

Ничего, французы отмыли. Как-то у них, непостижимым для меня образом, это получается. Вот на этом самом месте президент республики 14 июля каждого года принимает парад. По-моему, жуть и кощунство – все равно что мы станем устраивать парады на Бутовском полигоне. Но французам, конечно, видней. Они любят свою революцию и считают ее людоедскую ипостась чем-то хоть и несимпатичным, но в историческом смысле извинительным.

А вот я это место очень не люблю. Крутится колесо карусели, а мне слышится скрип гильотины. Гудят клаксоны автомобилей, а мне мерещится вопль распалившейся черни. Шорох шин по асфальту – будто голова покатилась в корзину с песком. Иногда думаешь, что лучше поменьше знать историю – приятней живется.

У них, учеников Вольтера и Дидро, тут еще и статуя Свободы стояла – это в ее честь приносились кровавые жертвы.

Сидящая тетка слева – это и есть Свобода

Современная карикатура: Робеспьер казнил всех французов и последним гильотинирует палача

Во время Большого Террора, с мая 1793 года по июнь 1794 года, здесь совершалось в среднем по двадцать публичных казней в неделю. Смерть перестала быть спектаклем, как во времена Гревской площади, а превратилась в нечто вроде телесериала, который полюбился публике и тянется сезон за сезоном.

О, тут было на кого посмотреть. Участвовали звезды первой величины: король с королевой, знатнейшие вельможи, прославленные революционеры, выдающиеся писатели и великие ученые.

Все умирали по-разному. Кто трясся от страха, кто геройствовал, кто хотел просто побыстрее покинуть этот отвратительный мир.

Времена были романтические, с модой на античность и стоицизм, поэтому в анналах сохранилось много звонких предсмертных фраз и картинных жестов. Но самому знаменитому смертнику площади, Людовику XVI, последнее слово произнести не дали. Едва король начал говорить (он хотел всего лишь выразить пожелание, что его смерть пойдет на пользу отчизны), как ударили барабаны. Помощники палача сорвали с Бурбона верхнее платье, поволокли, прикрутили к доске и, по свидетельству очевидцев, вместо шеи перерубили челюсть. Толпа кинулась макать платки в августейшую кровь…

Монарх он был слабый, а умер просто и мужественно

Через несколько месяцев здесь же обезглавили королеву. Она не пыталась обратиться к народу. Судя по рисунку Давида, сделанному с натуры, Мария-Антуанетта держалась гордо и презрительно. На оскорбления толпы не реагировала.

Ее последние слова были обращены к палачу, которому она случайно наступила на ногу: «Прошу меня извинить, сударь».

Не так умерла Шарлотта Корде. Для этой тираноубийцы (модное слово революционной эпохи) смерть была высшей точкой бытия. Девушка нарядилась во всё лучшее, что у нее было, и выглядела сияющей, словно невеста.

«Австриячка» за последний год стала совсем седой. В 37 лет

Она вызывала у толпы не только ненависть, но и восхищение. Один влюбленный молодой человек нарочно выкрикнул что-то контрреволюционное, дабы погибнуть той же смертью, что и предмет его обожания. (Желание осуществилось.)

Какой-то мерзавец подобрал отсеченную голову Шарлотты и влепил ей пощечину – надеялся снискать одобрение публики.

Рассказывают, что мертвое лицо залилось гневной краской. Да и толпа гнусный поступок не одобрила.

Ужасной была смерть несчастной мадам дю Барри, прославленной красавицы прежних времен. Ее несли к эшафоту на руках. Бывшая фаворитка плакала, кричала, умоляла о пощаде. Последние ее слова были: «Еще минуточку, господин палач!» Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела…

Здесь же окончил свою преступную жизнь и Робеспьер. Он тоже кричал – от боли (при аресте ему пулей раздробили челюсть). Но сильно жалеть этого человека мы не будем. Что посеял, то и пожал. Назавтра парижане сочинили эпитафию:

Не лей, о путник, слез ты надо мной.

Покойник был бы ты, останься я живой.

Великий химик Лавуазье пощады не просил, но подал ходатайство об отсрочке казни, чтобы завершить важную научную работу. Председатель трибунала заявил: «Республике не нужны ученые и химики. Да свершится правосудие». И оно свершилось.

Почти всех погибших на этой площади жалко. И знаменитых, и безвестных. Но есть казненный, которого мне хочется помянуть отдельно. Это был человек из самых лучших, вот уж воистину «благородный муж», a man for all seasons.

Из той же породы был наш Короленко, который при старом режиме заступался за революционеров, при новом – за «осколков империи», спасал из белой контрразведки красных, а из ЧК белых.

Как же мне нравится Кретьен-Гийом де Мальзерб, к сожалению, сегодня полузабытый.