Нечестивый Консульт

- Он убил их всех, - сказал отец, - Самармаса и Шарасинту собственными руками, Инрилатаса руками Майтанета, а Майтанета...

- Моими руками?

- Да.

- Нет! - завизжала она — Нееет! Это не он! Не он! - Она вцепилась в лицо мужа, царапая его пальцами, изогнувшимися будто когти. По его щеке, стекая на бороду, заструилась кровь. -Ты! - бушевала она, хотя глаза её полнились ужасом от содеянного — и от того, что он позволил ей это. - Ты — чудовище! Проклятый обманщик! Акка видел это! Он всегда знал!

Святой Аспект-Император закрыл глаза, а затем вновь распахнул их.

- Ты права, Эсми. Я — чудовище. Но я чудовище, в котором нуждается Мир. А наш сын...

- Заткнись! Замолчи!

- Наш сын — лишь иная форма мерзости.

Вопль его матери вознесся ввысь, пронзив ночную тишину. Нечто возлюбленное. Нечто подлинное и искреннее, отточенное лезвие надежды.

И сломленный, разбитый мальчик лежал, едва дыша и наблюдая.

Готовясь к тому, что мать его тоже разобьётся вдребезги.

Изнеможение первой настигло мать, и теперь лишь отец остался сидеть с выпрямленной спиной перед угасающим костром. Анасуримбор Келлхус, Святой Аспект-Император Трёх Морей. Он перенес их—мешки из плоти, источающие каждый свою долю ужаса, ярости и горя – уже более, чем на дюжину горизонтов от Момемна. Отец сидел, скрестив ноги так, что его шелковые одеяния, измаранные кровавыми пятнами, напоминавшими нечто вроде карты с разбросанными в случайном порядке островами и континентами, растянулись меж его коленей. Отсветы костра превратили складки одежды на его локтях и плечах в какие-то сияющие крючья. Один из декапитантов лежал, заслоняя другого, и было отчетливо видно, что испытующий взгляд и выражение его чудовищного лица, обтянутого черной, напоминавшей пергамент кожей, в точности повторяет неумолимые черты отца, взиравшего прямо на Кельмомаса, и прекрасно знавшего, что мальчик лишь притворяется, что спит.

- Ты лежишь, изображая из себя побеждённого, - молвил отец голосом не нежным и не суровым, - не потому, что побеждён, но потому, что победа нуждается во внешних проявлениях лишь тогда, когда этого требует необходимость. Ты притворяешься неспособным пошевелиться, считая, что это соответствует твоему возрасту и соразмерно тому бедствию, что обрушилось на тебя.

Он собирается убить нас! Беги! Спасайся!

Маленький мальчик лежал так же неподвижно, как тогда, когда он шпионил за нариндаром. В нещадной хватке Анасуримбора Келлхуса всё было подобно яичной скорлупе — будь то города, души или его собственные младшие сыновья. Не было необходимости вникать в его замыслы, чтобы понимать смертоносные последствия попытки им воспрепятствовать.

- От кого-то, вроде меня, сбежать не получится, - сказал отец, в глазах его, будто заменяя ту ярость, что должна была бы звучать в голосе Аспект-Императора, плясали отблески пламени.

- Ты собираешься убить меня? - наконец спросил Кельмомас. Пока что ему ещё было разрешено говорить, понимал он.

- Нет.

Он лжёт! Лжёт!

- Но почему? - прохрипел Кельмомас с обжигающей злобой во взгляде и голосе. - Почему нет?

- Потому, что это убьёт твою мать.

Ответ Телиопы — и её же ошибка.

- Она хочет, чтобы я умер.

Аспект-Император покачал головой.

- Это я хочу, чтобы ты умер. А твоя мать...она хочет, чтобы умер я. Она винит меня в том, что ты сделал.

Видишь! Видишь! Я говорил тебе!

- Потому что она знает, что я и в самом деле её люб...

- Нет, - сказал отец, не повышая голоса и не меняя тона, но при этом, легко перебивая сына, - она просто видит лишь твою наружность, лишь малую толику тебя и путает это с любовью и невинностью.

Ярость охватила имперского принца, заставив его вскочить на ноги.

- Я люблю её! Люблю! Люблю!

Отец слегка моргнул, или ему лишь так показалось.

- Некоторые души расколоты так сильно, что почитают себя цельными, - сказал он, - и чем более ущербны они — тем более совершенными себя считают.

- И что же, я именно так вот расколот?

Будучи почти неподвижным, его отец казался каким-то исполином, левиафаном, свернувшимся, сжавшимся и уместившимся в теле и сердце смертного.

- Ты наиболее ущербный из моих детей.

Мальчик задрожал, подавив крик.

- И как ты собираешься поступить со мной? – сумел, наконец, выдавить он.

- Так, как пожелает твоя мать.

Взгляд мальчика метнулся к императрице, свернувшейся слева от отца в поросли трав, и в утонченной роскоши своих нарядов казавшейся трогательно-жалкой... Почему? Почему такой человек, как его отец, связывает свою жизнь с душой настолько слабой?

- Мне стоит бояться?