Necropolitics

В заключение позвольте мне рассмотреть связь между террором, свободой и жертвенностью. Хайдеггер утверждает, что "бытие человека по отношению к смерти" является решающим условием всякой подлинной человеческой свободы. Другими словами, человек свободен жить своей жизнью только потому, что он свободен умереть своей смертью. Если Хайдеггер наделяет бытие-в-смерти экзистенциальным статусом и считает его событием свободы, то Батай полагает, что "жертва в действительности ничего не открывает". Это не просто абсолютное проявление негативности. Это еще и комедия. Для Батая смерть раскрывает животную сторону человека, которую он называет "естественным существом". Он добавляет: "Чтобы человек в конце концов раскрыл себя, он должен умереть, но ему придется сделать это еще при жизни, глядя на то, как он перестает существовать". Другими словами, человеческий субъект должен быть полностью жив в момент смерти, осознавать свою смерть, жить с ощущением того, что он действительно умирает. Смерть сама должна стать самосознанием в тот самый момент, когда она избавляется от сознательного существа. "В некотором смысле именно это и происходит (то, что, по крайней мере, находится на грани того, чтобы произойти, или то, что происходит неуловимым, ускользающим образом), посредством уловки в жертвоприношении. В жертвоприношении приносящий жертву отождествляет себя с животным в момент смерти. Таким образом, он умирает, видя свою смерть, и даже в каком-то смысле по собственной воле становится единым целым с орудием жертвоприношения. Но это же игра!" И для Батая игра - это в большей или меньшей степени средство, с помощью которого человеческий субъект "добровольно обманывает себя".

Как понятие игры и обмана связано с террористом-смертником? В случае с террористом-смертником жертвоприношение, несомненно, заключается в эффектном предании себя смерти, в превращении в собственную жертву (самопожертвование). Самопожертвователи берут на себя власть над своей смертью, встречая ее лицом к лицу. Эта власть может проистекать из веры в то, что смерть собственного тела не влияет на непрерывность бытия. Идея состоит в том, что бытие существует вне нас. Здесь самопожертвование заключается в снятии двойного запрета: запрета на самосожжение (самоубийство) и запрета на убийство. Однако, в отличие от первобытных жертвоприношений, здесь нет животного, которое могло бы послужить заменой жертве. Смерть здесь приобретает характер проступка. Но, в отличие от распятия, она не имеет искупительного измерения. Она не связана с гегелевскими парадигмами престижа или признания. Действительно, мертвый человек не может узнать своего убийцу, который тоже мертв. Означает ли это, что смерть здесь происходит как чистая аннигиляция и небытие, избыток и скандал?

С какой бы точки зрения ни рассматривать этот вопрос - с точки зрения рабства или с точки зрения колониальной оккупации, - смерть и свобода неразрывно переплетены. Как мы видели, террор является определяющей чертой как рабовладельческого, так и позднесовременного колониального режимов. Оба режима - это также конкретные случаи и опыт несвободы. Жить в условиях поздней современной оккупации - значит постоянно испытывать состояние "боли": Повсюду укрепленные сооружения, военные посты и блокпосты; здания, вызывающие болезненные воспоминания об унижениях, допросах и избиениях; комендантский час, который каждую ночь от заката до рассвета заключает сотни тысяч людей в их тесных домах; солдаты, патрулирующие неосвещенные улицы, пугающиеся собственной тени; дети, ослепшие от рубчатых пуль; родители, опозоренные и избитые на глазах у своих семей; Солдаты мочатся на заборы, стреляют по бакам с водой на крышах, скандируют громкие оскорбительные лозунги, стучат в хрупкие жестяные двери, чтобы напугать детей, отбирают документы или выбрасывают мусор посреди жилых кварталов; пограничники опрокидывают овощные ларьки или закрывают границы по своей прихоти; ломают кости; стреляют и погибают - определенный вид безумия.