Неделя ущербной луны

Толя посидел-посидел, да и говорит:

— Да. Бежать надо отсюда куда глаза глядят!

— Куда бежать-то, Толя? — сказала тетя Фрося. — Не везде ли жизнь-то одинакова? Будь сам хорош — и на любом месте жить можно. Я вот за своего Степку боюсь, как бы тоже не надумал куда уехать, как вернется из армии.

— И пусть, пусть едет! — вскинулся Толя. — Я ему сам об этом скажу! Сидеть тут… штаны просиживать с нашей дорогой родней, как же! Пусть едет! Я, слава богу, поездил и еще поеду! Так хоть людей посмотришь!

— Куда же теперь? — печально спрашивает тетя Фрося. — На Колыму, батька сказывал, собрались вы с ним?

Толя нервно захохотал.

— На Колыму! С отцом уедешь, как же! Набаламутил он, наш отец! Отмочил номер на старости лет… Сам рассчитался и парня подвел. Николай же тоже расчет успел взять, как договорились, а отец — в кусты! Раздумал, дескать. Нет — и все тут! А что дальше собирается делать, тоже не знает. Метался-метался, да и слег вот. А на простуду сваливает.

Славка, странно заерзавший при упоминании об отце и Колыме, растерянно замямлил:

— Это… Толь… я не успел тебе сказать: я у отца письмо из-под подушки вытащил!

— Какое еще письмо? — насторожился Толя.

Славка поглядел на меня, ясно давая понять, кто его если не смущает, то, во всяком случае, сдерживает, но Толя нетерпеливо повторил:

— Ну, быстрее! Что ты, как немтырь, языком своим ворочаешь!

Славка глянул на Власа с выражением, что вот ничего не попишешь, раз проболтался, придется отдавать, и вытащил из кармана смятый четырехугольник. В настороженной, ждущей тишине Толя долго молча читал, то хмуря брови, то добродушно хмыкая.

— Вот, — сказал он торжественно, поднимая наконец глаза, — полюбуйтесь! — Он смотрел на меня, словно понимая и чувствуя, что я весь превратился в ожидание. — Каков, а?! — скорее восторженно, чем осуждающе говорил он, держа перед собой письмо.

— Ну, чего там? — спросила тетя Фрося.

Толя протянул было письмо мне, но вдруг вскинулся и с непривычным оживлением стал читать сам:

— «Здорово, Егор! Добрый день или вечер! Пишет тебе Чубаков Василий.

Во первых строках спешу сообщить, что пока жив, но о здоровье говорить не будем, это не новость, донимает ревматизм и радикулит. Работаю по своей специальности. Как платят — суди сам. За два последних месяца закрыли наряды по двести двадцать пять рублей в месяц. Приехал ко мне Павлик, его устроил слесарем по второму разряду, будет получать не ниже ста рублей…»

— Мой одногодок, — заметил Славка, выпрямляясь.

Толя посмотрел на Славку и продолжал:

— «Живем в общежитии. Я, Гоша, как рассчитывал: думал, Клавдия моя с ребятишками поживет пока дома, чтобы не терять на всякий случай квартиру. Но она категорически заявила мне в письме, чтобы я забрал их к себе. Шутка сказать! Здесь же с квартирами пока трудно. Дома строят благоустроенные, но мне обещают не раньше чем через год. Выходя из положения, придется покупать или строить времянку. Сюда как приезжают, так сразу занимаются самостроем.

В отношении продуктов. Здесь есть все. Правда, с овощами осенью было хорошо, но сейчас неважно. Что успели забросить до ледостава — то и есть. От Братска до нас двести пятьдесят два километра. Снег выпал десятого октября, сейчас морозы за сорок градусов. Ангару начали перекрывать, но полным ходом все пойдет весной.

Егор, написать тебе раньше не было возможности. Сначала я жил в палатках, а осень стояла студеная и сырая. Было не до писем. После нас перевели в новое общежитие, но опять первое время света и отопления не было. В субботние дни я уходил в тайгу, как хорошо я отдыхал в тайге, уходил за двадцать километров. Хоть и уставал, но был доволен. Сколько здесь черники, брусники, наткнулся на самку с медвежатами, она жила на одном месте. Я ждал морозов, но неожиданно выпал снег, и мы пошли. Она залегла, мы искали ее три дня, но берлогу так и не нашли…»

— Вот это место, наверно, не раз перечитал отец, — насмешливо сказал Толя. — Вы помните, тетя Фрося, как отец с глухим напарником ходил на медведя? — засмеялся Толя, вспоминая.

Тетя Фрося потихоньку плакала.

— Незаметно подсуну, когда отец уснет, — вслух успокоил себя Славка, пряча письмо в карман. Потом он с досадой и жалостью посмотрел на плачущую тетю и сообщил ей как бы одной утешительным тоном: — Да никуда он не уедет, теть Фрось. Ему и ехать-то теперь не на что. Чего уж тут плакать.

Никто не обратил на эти Славкины слова внимания.

Но Толя вдруг спросил:

— Как это — не на что? Он же расчетные получил только что!

— Та, расчетные, — весело хмыкнул Славка. — Вчера говорит матери: «Иди, Фая, отправь деньги маме за дом, всю душу они мне сожгли».

— Бабушке? — быстро спрашивает Толя.

— Кому ж еще, бабушке Вере! — все с тем же детским бескорыстием говорит Славка. Ему нравится быть в центре внимания.

— И пошла? — недоверчиво прищурился Толя.

— Не-ка, — качнул головой Славка. — Сказала отцу, что если он так хочет, то пусть сам идет и отправляет…

Тетя Фрося опять заплакала. Уже громко, не скрываясь.