Неделя в декабре

— А что, уже время ланча?

— Да, без малого час.

— Нет, спасибо… — Ванесса достала из холодильника бутылку белого бургундского, налила себе бокал. — Я совсем недавно яблоко съела.

Белла поставила блюдо со спагетти на стол, вскрыла пакет апельсинового сока.

— Что собираешься делать сегодня вечером? — спросила Ванесса.

— Пойду с Зои в кино. В «Уайтлис». Жду не дождусь, когда наконец откроется наш торговый центр. Ну ты знаешь. «Вестфилд».

Из окна кухни была видна верхушка красного подъемного крана — одного из тех, что работали на строительстве центра.

— Когда я росла в Уилтшире, — сказала Ванесса, — там в радиусе двадцати миль был только один кинотеатр и всего с одним залом.

— Ну, это же в Средние века было, мам.

— Наверное, из-за этого я и удрала в Лондон. Тебе никогда не хотелось вырасти в деревне?

— Нет, — ответила Белла. — Животных я люблю и не возражала бы против собственного пони. Но и не более того.

— А тебе не кажется иногда, что все люди, которых ты встречаешь в Лондоне, какие-то одинаковые?

— Да, но мне как раз это и нравится. Ладно, я побежала. До встречи.

— Конечно, милая. Иди, веселись.

Все члены ее семьи оставались для Ванессы своего рода загадками, но самой удивительной был муж. Она часто задумывалась о том, почему Джон выглядит столь точно соответствующим современному миру. Это, полагала она, как-то связано с ограниченностью его кругозора, с неверием Джона в существование случайности.

В университете Ванесса прослушала курс психологии, потом училась в Лондоне на юриста, потом провела некоторое время в нью-йоркской нефтяной компании — перед тем как получить место в благотворительном фонде; там она и работала, когда познакомилась на Лонг-Айленде с Джоном Вилсом и его тогдашним коллегой Никки Барбиери. Так что за какое-то время — в конце 1980-х и начале 1990-х — Ванесса Уайтвэй составила определенное мнение о мире финансов и видела, как он менялся.

Главная перемена, как представлялось ей, была совсем простой: деятельность банкиров отделилась от реальной жизни. Вместо того чтобы остаться «обслуживающей» индустрией — помогать компаниям, играющим определенную роль в жизни общества, банковское дело превратилось в замкнутую систему. Прибыли больше не зависели от роста или увеличения чего бы то ни было, они стали самоподдерживающимися, и в этом наполовину виртуальном мире количество денег, зарабатываемых финансистами, также не подчинялось нормальной логике.

А в результате, думала Ванесса, тем, кто оказался способным процветать в этом мире, пришлось стать — в некотором, глубоко личном смысле — людьми отрешенными. Они не испытывали тревоги по поводу тех или иных последствий своей деятельности; побочные эффекты их не волновали — хотя, следует отдать им должное, они принимали меры, позволявшие свести к минимуму возможность любого их соприкосновения с реальностью. И радость, которую порождали в этих людях разного рода новые продукты, в точности соответствовала их волшебной самодостаточности: они, похоже, исключали всякий риск конечной расплаты за содеянное. Однако каждый из этих людей считал необходимым обладать крайне ограниченной, но все же важной способностью хоть как-то воспринимать «другого» — или очень быстро развить ее в себе, — идеальным для них состоянием стало что-то вроде профессионального аутизма.

Плюс к этому требовалась еще и фанатичная вера: обязательная вера в то, что их система истинна, а все прежние были еретическими. Если возникали какие-либо сомнения, таковые следовало искоренять, как надлежало и выжигать каленым железом любые попытки изменения системы. Рождалось племя фанатиков, и Ванесса видела это собственными голубыми глазами. Она встречала их на деловых играх во Флориде, на благотворительных обедах и — до смерти уставших, обветренных — после гольфа по выходным, в Шотландии. И хотя сама Ванесса оказывалась там не ради того, чтобы прослушать курс лекций, поиграть в гольф или как следует выпить, да и видела-то этих анахоретов она всего лишь в вестибюлях гостиниц или в аэропортах, но с первого взгляда понимала, что им удалось за последние три дня укрепить друг друга в вере; что по завершении непременных утомительных ритуалов эта вера — убежденность в том, что за пределами их фанатичного круга никто и ничто вот ни настолечко им не нужен, — обретает новую силу.

Что озадачивало Ванессу в Джоне, так это легкость, с какой он усвоил необходимый психологический образ. Послушав рассказы Джона о его детстве, прошедшем в Северном Лондоне, никто не усмотрел бы в нем чего-либо замечательного: успехами в учебе он не блистал, а родители и не баловали его, и не тиранили. Ничего, формирующего в нем умение противостоять миру, не происходило, не было в жизни Джона ни ранней утраты, ни травмы — того, что требовалось бы компенсировать.