Недосказанное

В душе то свет, то мрак, то холод, то любовь.

Двуликий Янус — нам достойный памятник.

Качни и задержи меня, где солнце всходит вновь!

Когда человеку кажется, что впереди вечность

Бежит малыш в обнимку с ветром.

За ним сам-друг лохматый пес.

Их солнце разбудило утром,

И кто-то вон на улицу унес.

Трава хватает за лодыжки,

Но вот и речка — шелковый песок,

Водица по колено с лишком,

Мальки щекочут. Вертится Дружок.

День засверкал, запел, зашевелился.

Стрекозы, бабочки летят — куда?

Наш кроха в суете той растворился.

Он знает: будет здесь и завтра, и всегда.

* * *

(Фантазия)

Стучит по рельсам маленький вагон.

В нем человечек миг свой проживает.

Вчера малыш, историк нынче он,

Все больше видит и все больше знает.

Назад взглянул. Что это? Целый ряд

Вагонов мчится — хвост. А что в начале?

Из всех окошек смотрят, гомонят.

Наряды — рыцарей в них облачали.

А там, в туманном запределе,

Лишь шкура на нагих плечах.

«Я понял, понял, в самом деле

Миг времени хоронится в веках!

В вагоне каждом — новая эпоха,

Истории ячейка, склад судеб.

Эх, пробежать бы их насквозь! Неплохо

Проникнуть во дворец, потом в вертеп».

Истории лавина навалилась

На юношу, он в ней растет.

И кажется, безмерно удлинилась

Его живая жизнь — назад, вперед.

Зачем тревожиться о миге малом?

Путь человеческий его манит.

И в этом откровенье небывалом

С «memento mori» вдруг исчез гранит.

Забыл о смерти собственной? Забыл!

То в годы зрелые случается.

Когда фонтаном бьет избыток сил,

Когда себя полету времени вручил –

Мираж бессмертия является!

Костер в глухой ночи

Костер в глухой ночи.

Есть тьма и нет пространства.

Мир съежился, молчит.

Вершит свое шаманство

лишь пламени струя,

где жизнь, её края.

Всю ночь костер в степи

мерещился, в осенней.

Кто у огня сидит?

Кому он во спасенье?

Как морок надо мной,

манит огнем-свечой.

Земной корабль — костер

во тьме непостижимой.

Кто сплёл над ним шатер

из солнечных пушинок?

Новогодняя грусть

В памяти — окошко:

выставка Дали.

Слон на тонких ножках

взвился от земли.

Деревце. На ветке –

мягкие часы.

С кончика, с пипетки

капельки росы

льются. Знаю, как же:

время так течёт

мерно, и однажды…

Капли «чёт-нечёт».

Много их разбилось

на моем веку.

Будет Божья милость –

дальше потеку.

Спрашивать об этом

любим в Новый год.

Тайны под запретом?

В январе не в счёт.

В святки, под Крещенье

не ленись, гадай,

прояви терпенье –

загляни за край.

Улетают в небеса

с грохотом огни.

Мне же — грусти полоса

праздничные дни.

Будь рядом

Путь одолевает

золотой жучок.

Цель похода знает,

рвется горячо.

Для него былинка

что бревно в лесу.

Засверкала спинка

сбоку на весу.

Здесь свои заботы

и своя беда.

Здесь другие ноты

слышатся всегда.

Днем, в ночи бессонной

оглянись окрест -

там и сям стозвонный

зазвучал оркестр:

тихий шорох, шепот

иль жужжанье крыл,

затаенный топот

смял лесной настил.

А ведь нас забросил

в мир, где жизнь цветет,

скопом всех без спросу

времени полет.

Современник милый,

не робей, кружись,

в пустоте унылой

поддержи нам жизнь.

Убегают уставшие люди…

Убегают уставшие люди

в сень прохладную ближних лесов.

Здесь никто их за грех не осудит,

хоть и сотни звенят голосов.

Растворятся сердечные муки,

лишь завидят, как солнца лучи

простирают воздушные руки,

согревая, что стыло в ночи.

Что ни шаг, красотою врачует

то полянка с черничной росой,

то узришь сыроежку — крутую,

вся она как труба для басов.

Ночь придет, напоит тишиною,

лаской звезд и дыханьем трав.

Мир спасет… мир спасен красотою –

наш писатель воистину прав!

Человек хлопотлив, своенравен.

В подражании смелом творцу

и в дерзании сладостном равен

себе кажется Богу-отцу.

И глядится в прозрачные воды

птицей белой взлетающий храм.

Городов, тихих сел хороводы

красотой не уступят лесам.

Стону ветра, пчелиному гуду,

птичьим посвистам, звону ручья

откликается музыки чудо,

отзывается песня моя.

Тот же свет красоты согревает

всех уставших, печалью больных.

Лишь бы воля глухая, слепая

не расстроила милый мотив.

Дороги к храму

Айя-София и Домский собор,

тучей — Нотр-Дам де Пари –

храмы великие. Тихий восторг:

то ведь умельцев дары.

Храмы живут, уносясь в небеса.

Свечи мигают во мгле,

рядом чуть слышных молитв голоса.

Не помолиться ли мне?

Мир догадался лелеять, беречь

даже пустой Парфенон.

В нем не услышишь жрецов строгих речь.

Чем же так властвует он?

Видно, дорога до храма нужна

даже в ученый наш век.

К горним высотам крутая волна

здесь набирает разбег.

* * *

В милой Руси трав душистых простор

или заснеженный рай –

все оживляет церквушек дозор,

свято хранят родный край.

А города? Узнаешь их в лицо

по колокольням церквей.

Клад — не одно Золотое Кольцо,

северных сколько затей!

В храме стоим, прислонившись к стене,

ждем обновленья души.

В клеточке каждой покой, как во сне.

Благодари, не спеши…

* * *

Сотни веков, с эры давней, седой,

пагода, церковь, мечеть

были — и будут! — чуть видной звездой

в сумраке мира гореть.

В Третьяковской галерее

В тишине чуть слышен шорох ног.

В залах броуновское движенье.

Связывает всех волненья ток:

пред тобой великие творенья.

Кто-то близко подошел — назад:

Струйская… её поэт увидел*.