Неестественные причины

Что толку было говорить Лэтему, что он мог бы спасти Дигби, если бы раньше нарушил молчание? Да и так ли это? Убийцы запаслись второй версией: пари с Морисом; испуг, когда обнаружилось, что он умер; решение отрезать у него ободранные руки, чтобы скрыть следы. Без признания невозможно было бы доказать, что Морис Сетон умер не естественной смертью.

Далглиш зажал письмо Деборы между большим пальцем и забинтованной ладонью левой руки и попробовал свободными кончиками пальцев правой надорвать конверт. Прочная бумага не поддавалась. Лэтем нетерпеливо сказал:

– Дайте-ка я.

Длинные, желтые от никотина пальцы легко вскрыли конверт. Лэтем протянул его Далглишу со словами:

– Пожалуйста, не стесняйте себя моим присутствием.

– Да неважно, – ответил Далглиш. – Я знаю, что там написано. Не к спеху, – а сам между тем уже разворачивал единственный листок. Письмо состояло из восьми строк. Дебора никогда не отличалась многословием, даже в любовных письмах. Но скупость этих отрывистых финальных фраз была совершенно беспощадной. Что ж, вполне естественно. Перед людьми всегда встает этот выбор. Надо либо всю жизнь прожить бок о бок, на собственной шкуре проверяя его правильность. Либо же обойтись восемью строками и подвести черту. Далглиш стоял и машинально считал и пересчитывал слова, с бессмысленной тщательностью анализировал разгон строк, особенности написания букв. Она сообщала, что ей предложили работу в американском филиале фирмы и она дала согласие. К тому времени, когда он получит это письмо, она уже будет в Нью-Йорке. У нее нет больше сил висеть между небом и землей на периферии его жизни и ждать, пока он что-то надумает. И она полагает, что едва ли им еще доведется когда-нибудь увидеться. Так будет лучше для них обоих. Обороты традиционные, почти условные. Ни оскорбленного самолюбия, ни вызова. А если и писано с болью, то на крупном, уверенном почерке это никак не отразилось.

Голос Лэтема, высокий и заносчивый, звучал на заднем плане – он толковал что-то о предстоящей поездке в ипсвичскую больницу, где ему назначен рентген головы, почему бы Далглишу тоже не поехать, пусть посмотрят его руку; злорадно рассуждал о том, сколько у Селии уйдет на адвокатов, прежде чем удастся прибрать к рукам наследство Сетонов; и снова старался ребячески неуклюже оправдаться в смерти Сильвии Кедж. Далглиш повернулся к Лэтему спиной, снял с каминной полки свое письмо, сложил оба конверта вместе и в сердцах попытался разорвать. Но сил не хватило, пришлось бросить их в огонь целиком. На сожжение писем потребовалось время – страничка за страничкой занималась огнем и обугливалась, заворачиваясь в свиток, чернила выцветали, у него перед глазами стихи начинали отливать на черном серебром, упрямо не соглашаясь умирать, а он даже не в состоянии был взять в руки кочергу и поворошить, чтобы они рассыпались и обратились в пепел.