Нефертити

Двое состоятельных египтян, которые до сих пор с ними даже не заговаривали, вот уже больше месяца держались отдельно от них, в другом конце камеры. Любопытно было и другое: они почти не общались и друг с другом. Зато с утра они садились поближе к дверям, вздрагивая от каждого шороха, а едва заслышав шаги надзирателя, они, как по команде, поднимались и стоя его ожидали, точно он принесёт с собой и их долгожданное освобождение. Но шёл день за днём, а заточение их продолжалось, лица их всё больше мрачнели, а однажды Азылык даже услышал, как всхлипывает во сне торговец вином, поставлявший его ко двору фараона. Оракул давно вызнал, кто они такие. Виноторговца отправили в узилище за то, что он, поехав по велению властителя за сладким греческим вином, не довёз его до Фив, ибо по дороге на караван напали разбойники и разграбили его. Второй узник был хлебопёком фараона. Одна из лепёшек оказалась горькой, ибо в тесто случайно, по недогляду хлебопёка, попал мышиный помёт, и именно она досталась правителю. Аменхетеп так же отправил его в тюрьму. Оба ждали приговора фараона, каждое утро молили Амона-Ра и Осириса о пощаде, хоть хлебопёк и не считал себя виновным, и все дни только тем и занимались, что вслушивались в шаги, шорохи и звуки, доносящиеся из-за тяжёлых дверей с запорами. К вечеру же, не дождавшись освобождения и помолившись о спасении своим богам, не забыв милость и фараона, они с надеждой ложились спать.

— Вот вы, наверное, смотрите на меня и думаете: молодой, неопытный, а ему один из первых служителей фараона все свои богатства доверил! — помолчав, продолжил свой рассказ Илия. — Вот мальчишка и не выдержал, запустил руку в чужой карман, а его поймали да в темницу свели. Ведь так, я не ошибся? — глаза мальчишки озорно блеснули в темноте.

Азылык глотнул холодной воды и, разорвав свою лепёшку, протянул половину Илие.

— Я больше не хочу, — неуверенно проговорил мальчишка. Он и сам не заметил, как проглотил свой ужин и теперь с жадностью посматривал на ужин Азылыка.

— Бери, я отвык много есть вечерами, — весомо сказал оракул. — А ночью её могут стащить мыши.

— Да, тут мышей хватает! — радостно усмехнулся Илия, забрал половину лепёшки и, отщипывая по крохотному кусочку, стал, жадно причмокивая, жевать. — Иногда так расшумятся, что заснуть не дают. Хорошо, что я их не боюсь. Бьюсь об заклад, что вы, верно, про меня все так и подумали?

Оракул не ответил. Его так и подмывало самому досказать концовку этой занятной истории, дабы оглоушить мальчишку своими способностями провидца, щёлкнуть его по красивому прямому носу и посмотреть, как с него слетит эта шелуха детской заносчивости. Но прорицатель промолчал. Суппилулиума теперь не успокоится, пока не найдёт гадателя и его не уничтожит. И вовсе не потому, что Азылык уничтожил любимого телохранителя Хашшу, ушёл от властителя и тем самым бросил ему вызов. Всё это мелочи, сухой песок. И вовсе не потому, что провидец хорошо знает все слабые черты в характере правителя, тайны его души. И это бы полбеды. Страшнее всего то, что провидец сумел проникнуть в душу царя хеттов, в его сознание, способен проникать туда в любое время и шарить по всем сусекам и полкам, выскребая его планы и умыслы. Такого никто бы не потерпел, а уж Суппилулиума тем более. И наверняка он уже разослал своих тайных живодёров по всем углам с приказом найти и уничтожить Азылыка, отправил тех, кто хорошо знал оракула в лицо и будет есть землю, умрёт, но колдуна сыщет. Поэтому чем позже кто-либо догадается о его талантах, тем дольше он будет избавлен от мести ищеек Суппилулиумы.

— Я вижу, вы так и думаете! — рассмеялся Илия.

— Что ж, и такое возможно.

— Вот! — обрадовался Илия, которому очень хотелось, чтобы Азылык поверил именно в эту его вину. — И начальник тюрьмы почему-то так же настроен, хоть и знает истинную причину моего заключения, но в неё он не верит и склонен считать меня мелким воришкой. Говорит, что у меня плутоватые глаза. Что, это правда?

Оракул взглянул на Илию, цвет больших и красивых глаз которого был похож на тёмно-коричневые пески Сирийской пустыни, и слабая улыбка озарила узкий лик прорицателя. Природа наградила этого мальчишку столь притягательной красотой, что даже угрюмый начальник тюрьмы воспылал симпатией к палестинцу, позволяя ему выходить из камеры, приносить обеды для тех, кто мог заказать их на стороне, и даже посылал красавца со своей служанкой на фиванский базар, ибо никто не умел столь ловко торговаться и сбивать цену у самых скупых мясников и зеленщиков. Главный тюремщик не мог нарадоваться на молодого ханаанина.

— Так у меня плутоватые глаза... — Илия вдруг запнулся. — Я опять забыл ваше имя!

— Азылык. Можешь называть меня на «ты»!

— Спасибо, Азылык...

— У тебя хорошие глаза.